Смертельный вкус Парижа

Я вышел на станции «Одеон» и прошел до рю Месье-де-Пренс. Контора мятежного антиквара располагалась на заднем дворе узкого здания, стиснутого с обеих сторон соседними строениями. Тут не было ни громадных витрин, ни элегантных дверей в стиле ар-деко, только три ступеньки вниз и узкий вход в общую парадную с пропахшей кошачьей мочой лестницей. Я подергал запертую дверь между угольным сараем, помойкой и чьим-то гаражом, заглянул в пыльное окно. В темноте виднелись груды беспорядочно наваленных книг. Марго упомянула ресторан «Полидор», и я направился туда, благо он находился в паре сотен метров на той же рю Месье-де-Пренс.

В душном зале, отделанном потемневшими от времени балками, пустовали длинные столики с клетчатыми скатерками, над солонками нервничали мухи. Повезло – официант кивнул на забравшегося в дальний угол худого носатого мужчину лет тридцати пяти с желтоватым лысым черепом. Вместо описанного Марго клетчатого сюртука «цвета желчи» на нем болтался обычный серый пиджак. Длинную шею небрежно обматывал мятый шелковый платок. Пока я пробирался к Додиньи, его глубоко посаженные черные глаза затравленно следили за мной сквозь круглые стеклышки пенсне в тонкой металлической оправе.

– Добрый день, месье Додиньи. Я доктор Воронин, месье Люпон скончался на моем операционном столе.

Дернулись хрящеватые уши, узкоплечее тело попыталось вдавиться в стену. Влажные пальцы полежали в моей ладони дохлой рыбой. Заполучив руку обратно, Додиньи нервно потер ее, словно пытаясь уничтожить мое прикосновение.

– Надеюсь, он не страдал, – вызывающе заявил он пронзительным дискантом.

– Как вам сказать… Продырявленная грудная клетка – это неприятно. Разрешите? – Я сел напротив, не дожидаясь ответа. – Вы ведь знаете, что моя жена участвовала в позавчерашнем ужине в «Ля Тур д’Аржане»? Люпона убили, когда он выбежал за ней из ресторана.

Кадык Марселя Додиньи судорожно прыгнул вверх и вниз по жилистой шее:

– Почему я должен об этом знать?

Его длинная физиономия постоянно двигалась: лоб морщился, тонкие губы кривились, глаза бегали. Я мягко заметил:

– Об этом писали все газеты, а вы, насколько я понимаю, были знакомы с месье Люпоном и даже оспаривали его профессиональные заключения.

Он резко дернул костлявой рукой, едва не сбив тарелку с недоеденным жульеном:

– Я был его критиком, но не убийцей!

– Я ни в чем не обвиняю вас, месье.

Я заказал бутылку арманьяка. Если расследование затянется, я либо сопьюсь, либо разорюсь, а скорее всего, и сопьюсь, и разорюсь.

– Я всего-навсего пытаюсь разобраться в том, что произошло, потому что подозрение пало на мою жену.

Не знаю, почему я успокаивал этого типа. Уж очень он нервничал, вот почему. Ложечка Додиньи звякнула о чашку. У него были длинные желтые ногти, мизинец левой руки опоясывало металлическое кольцо-печатка в виде сундучка. Теперь он с упорством гадалки разглядывал свой кофе.

– Значит, газеты врут, и Люпон не успел сообщить вам имя убийцы.

– О, я вижу, вы все-таки штудировали прессу! А почему вы решили, что не успел? – Сцепив руки на затылке, я откинулся на стуле.

Он бросил с вызовом:

– Тогда бы вы не подозревали меня. Вы ведь подозреваете меня?

Я разлил арманьяк по бокалам и оставил его подышать.

– Вы бы удивились этому? Всем известно, что вы обвиняли покойного в жульничестве. Я случайно присутствовал при том, как Бартель дозванивался до вас, так что знаю, что во время убийства вас не было дома, а вчера утром вы рыскали вокруг «Ля Тур д’Аржана». Гарсон в соседнем кафе видел вас, даже уведомил полицию.

Додиньи принялся крутить пальцы. Вдоволь похрустев суставами, он признался:

– Я действительно проходил мимо вчера утром. Просто из любопытства. Конечно, я надеялся найти хоть что-нибудь, что прольет свет на происшедшее. Кстати, вы делали то же самое. А в вечер убийства я был в театре Сары Бернар на премьере дягилевской «Кошки», я уже сообщил это инспектору.

Хотел бы я видеть его прежний сюртук. Чем больше он оправдывался, тем отчетливее я представлял этого знатока старинных гарнитуров в потрепанном клетчатом пиджаке цвета высохшей горчицы с большими роговыми пуговицами цвета слоновой кости.

– И как вам спектакль?

Он потеребил кончик носа.

– «Кошка» – это новый балет Баланчина. Ольга Спесивцева всегда прекрасна, а в роли кошки была просто неописуема. Я ее страстный поклонник.

Страсть к балету не могла полностью объяснить нервозность его жестикуляции.

– Вы были один или с кем-то?

Теперь он двумя пальцами ухватил верхнюю губу.

– Один, но я уверен, что кто-нибудь наверняка меня там видел. Попробуйте явиться в театр с любовницей, и вы поймете, что сделать это тайком невозможно. А меня знает весь Париж, так что трудно представить, чтобы никто не заметил.

– В таком случае, если не найдется никого, кто бы вас там видел, это будет очень… странно. – Я грел арманьяк в ладонях, наслаждаясь законсервированным в золоте напитка ароматом сухофруктов и цветения.

Желтая кожа Додиньи посерела, длинный нос уныло поник. Он пощупал мочку правого уха, печально спросил:

– Вы думаете, это я его убил?

Еще печальнее я ответил: