Читаем Смотрители маяка полностью

Смотрители маяка

— Это чересчур, если тебя интересует мое мнение. И хочешь, расскажу еще кое о чем, Билл? Есть еще такая штука — тендинит. У тебя когда-нибудь было такое? Можешь считать, что родился под счастливой звездой. Однажды утром я проснулся, а у меня руку скрючило, не могу пошевелить ей — ладонь, запястье и вся рука до локтя не шевелится вообще, висит, как мешок с картошкой. Потом доктор мне сказал…

— Тот, что лечил от рака?

— Не-а, другой, и говорит мне, у вас тендинит, Сидни. Я в ответ: что-что? И он рассказал мне, что это такая штука, когда нерв в руке зажимает, и приходится ждать, пока не отпустит, потому что ничего не поделаешь. — Он поводит плечами, и раздается хруст. — Конечно, работать я не мог, хреново было, но в конце концов костоправ дело говорил, оно само прошло. Застало меня врасплох. Но я выбрался, как тот ваш белый грач.

— Здесь нет белого грача.

— Как скажешь. Но мой приятель знает, о чем толкует.

— Кто ваш приятель? Может, я его знаю.

Сид вынимает карбюратор.

— Ты женат, Билл?

— Да.

— Дженни, да?

— Откуда вы знаете ее имя?

Он снимает крышку с поплавковой камеры.

— Кличка для осла.

— Я ей передам.

— Ну и как тебе живется? С Дженни? Я слышал, она выпивает?

Я чувствую запах топлива.

— Прошу прощения?

— Мир тесен. — Он смотрит мне прямо в глаза. — На берегу. Люди болтают.

— Это не твое дело, черт возьми.

— Ты прав. Не стоит мне совать нос, куда не просят. Только вот мне интересно, что заставляет мужчину и женщину оставаться вместе всю жизнь? Удивительное дело. Я-то не женат, никогда не хотел. Что может быть ужаснее.

Мне надо заговорить, или я его ударю. Надо занять рот, иначе мне придется занять кулаки. Мой отец говорил: «Ты из тех, кого бьют, Билл; ты не тот, кто бьет».

— Дерьмо, правда? — Сид достает проволочную щетку. — Быть связанным по рукам и ногам всю жизнь. Это долго. Я б не смог. А я одиночка.

— С работой вроде нашей много времени проводишь врозь.

— И тебе это нравится, да, Билл?

У меня начинает болеть голова.

— Извини, — говорит он. — Просто любопытно, вот и все. Люди приходят ко мне со своими проблемами.

— У меня нет проблем.

Внизу он кажется моложе, чем был наверху. Его руки, вытирающие смазку с поплавка, гладкие и молодые, как у юноши, а не у мужчины, который зарабатывает себе на жизнь, пачкаясь в грязи. Я думаю о его зубах. Когда он улыбается, видно, какие они белые и какие острые у него клыки. В груди такое чувство, будто я проглотил мешок с песком.

— Так себе и повторяй, дружище, — говорит он. — Никогда не догадаешься, кем я был, пока не ввязался в это дело. Ну давай. Предположи. Уверен, не сможешь.

— Не знаю.

— Я уже дал тебе подсказку. — Он брызгает очиститель в трубку жиклера. — Люди приходили ко мне со своими проблемами. Раз в неделю. По воскресеньям. Черт возьми, ты что, в церковь не ходишь?

— Вы были священником?

— А что, я не похож на святого человека?

— Нет.

— Ну это было давным-давно. Подай мне ту отвертку.

— Зачем?

— Она мне нужна.

— Зачем вы стали священником?

— Причину я уже назвал. Чтобы ты снял с груди то, что у тебя там.

— Нет у меня ничего на груди.

Он утирает нос татуированной рукой.

— А сумка?

— Какая сумка?

— Ты сказал, у тебя сумка с песком на груди со всем, что ты держишь внутри.

Я уставился на него.

— Ты не любишь свою жену Дженни Ослицу, ты запал на жену ГС. — Сид вертит в руках отвертку. — Да, запал. Любил ее давно, да? С тех пор как приехал сюда. Твоя жена выглядит убогой на ее фоне. Ты так влюблен в Хелен, что не можешь на нее смотреть. Не можешь прикоснуться, даже взять ее сумки, чтобы помочь ей выйти из машины; ты беспокоишься, что он заметит и все поймет. Ну я тебе скажу, он уже знает, дружище. Он знает, чего тебе надобно и как ты в нее втрескался. Удивлен? Ты идиот. Конечно, он знает, глупец! Ты небось думал, он старый и его это уже не интересует, да? И что он тебе ничего не сделает? На твоем месте я бы не был так уверен, дружище. Это человек, которому терять нечего.

— Не знаю, что ты возомнил…

— Все ты знаешь. Ты точно знаешь, кто я такой. — Сид постучал подушечкой указательного пальца о большой — звук был такой, будто соединяется старая телефонная линия. — Ты пропустил лодку с Хелен, — продолжил он. — После того, что с ними случилось, она уничтожена, не так ли? Лучше ей уже не станет, и это сделал не ты. Это сделал он.

— Не смей трепать имя Хелен, — предупреждаю я. — Ты ее не знаешь.

— Ты тоже, придурок. Но я знаю тебя. Да, я все о тебе знаю. Многое. Ровно столько, сколько нужно.

Он вытирает руки и улыбается во все тридцать два зуба.

— Ну что, заработал я ужин? Сто лет не ел домашней жратвы.