А мне всучили душу, на, тащи,
не думай о жене и про харчи,
и я б не думал, если бы вот манку
по пять пийсят не продавала бы засранка.
Я высекал бы только высший слог,
и, может быть, его услышал б бог,
а так, когда разбитая квартира,
без газа и воды и хлор в сортире…
И эту, чистую, я отряхнул от тела,
плыви, красивая, что мне за дело,
я капитан, обоссанный на судне,
топи, бачок сливной, день судный.
14 июля 2019 г.
***
Солнце греется у моего камина,
листья с виноградника ходят по веранде,
тихо опускается тяжёлая мина,
наверно, не успею дочитать Жорж Санду.
Тогда я закрываю эту мелодраму,
жёлтый цветок положив на страницу,
отделяется от стены оконная рама,
смахивая со стола мою пиццу,
кувыркается по полу, ищет место,
опору, гарантию покоя;
острые брызги наносят на обои
нового дня приметы.
Солнце не поднимет убитую чайку,
рукой, которая осталась целой,
склеиваю прозрачную с рисунками чашку,
допиваю молоко белое.
18 июля 2019 г.
Продолжая наблюдения
У индуса свеча третий глаз,
каждый день надежда у нас.
Если левое слышит звон,
то другое не знает, где он.
Петухов не покормишь с утра –
каждый третий предаст Петра.
У иголки колодец стог,
у монгола степь бог.
У дождя в читателях зонт,
всякий стих чепуху несёт.
Потому и течёт река,
потому что плывут облака.
23 июля 2019 г.
Стансы
Утро в посёлке
Здесь улица лежит, как пьяный ломовик,
прошли волы, проехал грузовик,
и ветер гонит бледную солому.
Я выхожу из дома.
Дождь в посёлке
Здесь дождь идёт, как будто в первый раз
и в первый день, асфальт до боли содран.
Подставишь руки, льёт на глаз,
а кажется – на вёдра.
24 июля 2019 г.
***
Ещё не встало солнце Фета,
обильна тишина, пока
спит облако, стоит река,
не точен карандаш поэта.
Прислушаюсь, в какое время,
в немом столетии каком
живут слова, растут деревья
бесстыдно, чисто, высоко.
7 августа 2019 г.
***
Прогноз погоды грустен, по Верлену,
дождит, у стариков болят колена,
рисует чудный стих поэт, однако
всё так же моросит, по Пастернаку.
22 августа 2019 г.
***
Есть слова, которые хочется жевать,
есть трава, которую жевать не хочется,
хочется одиночества,
хочется к вдове в кровать.
Подставляю ветру лицо и морду,
надышусь пылью впрок.
Как монастырь без города,
город без монастыря одинок.
10 сентября 2019 г.
Цветы Бодлера
И мать и женщина брезгливо пнут поэта,
когда он в луже спит убогий и нагой.
Но он во сне летает высоко,
и любят ангелы его за это.
Парижская луна, ночная кобылица,
краснее красного судьи присяжных лица,
дрожит, как пойманная птица, сон Эйфеля
в дупле борделя.
Там стиракс раненый пространство удивляет,
перекликаются свет, сумрак, форма, цвет,
там богу равен ты, прислушайся, поэт,
и запах говорит, и слышит вещь немая.
Но между скользких, мерзких, голых тел,
какими видеть женщин бог хотел,
есть красота тоски на бледных лицах.
И бог повелевает жизни длиться.
О Винчи, омутных архангелов глаза,
И Микеланджело, Христова плоть грозна,
о смерти сон и стон химеры голой,
бог Босха и бессмертный Гойя!
Строчишь, не веруя, евангелие псам,
задравши ноги, кажешь небесам,
твоим бы бёдрам тёплый уголок,
губам застылым хоть вина глоток.
Давай, мотыга, ковыряйся, чтоб
земля после войны дышала так,
когда её ещё не трогал враг,
и в каждой яме – гроб.
Змеится зарево из бездны или мрака,
скрипят повозки беглые цыган,
всё нищета, неволя и обман,
и вечер жмурится, долистывая Марка.
Жуан был счастлив или пьян,
но был один, хоть у причала
последнего – толпа кричала,
ему и речка – новый океан.
Кривой губой облаял он Христа,
но тишина была ему ответом,
так после смерти пуст престол поэта,
так после жизни смотришь: жизнь пуста.
Ты холодна, а я горяч, о блядь,
сперва ты похоть, а потом ты мать,
да стой, да нет, лежи уж лучше, стерва,
о бог! о сладкое в червях познанья дерево!
Ты пахнешь водкой и окурками майдана,
толпа прыщавых иисусов за тобой,
не бездна ты, а у дороги яма,
мой ослик не спешит к тебе на водопой.
Когда вас будут жрать, как падаль, черви,
вы вспомните, что вас любил поэт,
что сохранит волшебный ваш портрет
в стихах возвышенных Альбом вечерний.
Тебе я говорю из бездны сна:
душа моя угарна и бледна
и как хотел бы я, чтоб этот сон
прошёл меня среди иных времён.
Вдвоём с еврейкой, словно в питерском гробу,
змеились мы холодными телами,
но всей тобой, с гребёнкой и ногами, –
цыганом бредил лошадей табун.
Но знали в мире нашем ты и я
среди обычной и банальной рвоты
такие бездны и бездонные болота,
о чём тоскуют и в аду святые.
А вы, прелестная, когда-нибудь блевали?
Вы клали неповинную свою на плаху?
Вам надевали грубую рубаху?
И ваши ль груди старца согревали?
Кто вас любил и кто вас ненавидел?
Кто вас на площади размазал и разлил?
Вам всё равно – хоть с кем, хоть с инвалидом,
вы знаете хоть миллиметр любви?
Когда тебя, пузырь из-под духов,
засунут в шкаф или в чулане бросят
и выпьет запах роз гнилая осень…
Когда меня, пустой пузырь духов…
Два розовых огня меня зовут, слепя,
ты – яхта, паруса твои шумят,
так ты, склонясь над печкой, варишь суп,
восторженно к тебе себя несу.
Отчаянно визжат сучки под топором,
то тихой осени печальные мотивы,
зрачков твоих я пью зелёный ром,
под мягким снегом засыпают ивы.