Сны из пластилина

Он действительно восхищался ею. «Неужели это моя жена? – приятно дивился он. – В таких кругах вертится!» В такие моменты у него особо усиливалось ощущение, уже давно жившее в нем, и с которым он уже смирился, что ему очень повезло с ней, даже как-то слишком; ему часто хотелось буквально потрогать ее, чтобы убедиться, что она здесь, с ним. Он собственно так и делал, зачастую маскируя такое желание под обычные объятия и поцелуи. И это не проходило с годами. Ощущение неимоверно приятное, но оттого и тревожное. Как бы он ни был интересен, порядочен и с хорошим чувством юмора, – как часто любила повторять она, – он чувствовал, что он ей не пара. Он знал себе цену, но рядом с ней ощущал себя блеклым, не вполне достойным. Как если бы увидеть какую-нибудь незнакомую пару на вечеринке и первое что приходит на ум: «Что она в нем нашла?» Ему казалось, что иногда он ловил похожие взгляды. Особенно при первом знакомстве с кем-нибудь, когда, после исполненного энтузиазма знакомства с Айгуль, очарованные ее речью, выдающим недюжинный ум, открытостью, говорившей о самоуверенности, и, наконец, привлекательной внешностью, внимание переходило на него, некоторые мужчины, да и женщины, пожимая руку, силились тут же расшифровать его, чтобы успокоится и сказать себе: «Ах вот оно что!» Не всегда, однако, ему удавалось «успокоить» их.

Ему порой снились сны, где у него была другая жена, и во сне, глядя на нее, он недоумевал, почти протестовал, говоря себе: «Нет, у меня ведь другая, другая, – лучше, красивее, умнее!» Проснувшись, и видя рядом спящую Айгуль, он облегченно вздыхал, крепко обнимал ее, повторяя про себя: «Вот она, вот она». Если этим он еще и нечаянно будил ее, отчего она в полудреме ворчала, жалуясь на пробуждение, – то было верхом его утешения. Это давало ему осязаемое ощущение обладания ею: в его руках ее сон. Это чувство было слаще и сильнее, чем их занятия любовью. Нет, с последним у них все было в порядке, но секс – недолгая услада тел, а он хотел большего, неизмеримо большего: он хотел заключить в объятия ее душу и мысли. Их дети давали ему некоторое успокоение: даже если она уйдет от него, благодаря им она все равно будет в его жизни.

– Фон Армгард – мощная фамилия! Звучит монументально. Дворянского происхождения, что ли? – поинтересовался Икрам.

– Да, вроде нет, – не сразу ответила Айгуль, задумавшись. Копалась в памяти; о депутате она знала немало ввиду своей работы, но все что знала, касалось трудовой деятельности этой дамы. – Нет, она вроде из простых, даже из очень простых. Читала где-то, что ее первым значимым проектом, который и принес ей признание на политическом поприще, был вопрос урбанистики, связанный с кварталами гетто. Да, да, она сама, кажется, с гетто… Хотя согласна, фамилия самая что ни на есть дворянская… Интересно…

– И когда ты едешь? В Женеву ведь?

– Да. В марте, с двадцатого по двадцать пятое.

– Кстати, у нас что, Малика ночует? Ее обувь в прихожей стоит.

– Да, они с Айкой готовили презентацию по новому предмету «Основы психологии», вот и пришла с ночевкой. Допоздна сидели.

– Больше хихикали, наверное, чем готовились.

– Ну, не без этого, конечно, в их-то возрасте.

– До психоанализа Летиции Изадоры дойдут – вот потешатся… А утренник мальчика как прошел?

Разом сгустились хмурые тучи на лице его жены, она напряглась.

– Прошел хорошо, даже очень, оттого это было просто ужасно. Вчерашний день официально номинирован на звание – мой самый грустный день этого года. И боюсь, что он выиграет в этой номинации за явным преимуществом.

Лицо Икрама приняло удивленно-вопросительный взгляд, как бы прося продолжения и пояснений, но тут дверь кухни скрипнув отворилась, и сонный мальчик с визгом бросился в объятия своего отца. Знаками Айгуль дала понять мужу, что расскажет потом, не при ребенке.

* * *

Икрам долго не мог заснуть. Он беспокойно ворочался в кровати, мысли всякие лезли в голову, мешая забыться в объятиях сна, но, пусть и с сильным опозданием, дрема все же накрыла его. Такой отход ко сну не обещал ничего хорошего.