Сны о красном мире

Прошлое прошлое и прошлое настоящее имели четкие границы. Первое закончилось в дождливый ноябрьский вечер в темном проходе между домами, когда она, возвращаясь с работы домой, наткнулась там на свое проклятие с черными глазами по имени Кайл Анжей Солар. Второе резко оборвалось, когда тот же Солар вытолкнул ее из красного мира Тер в Тень, серый земной мир, наказав возможностью самой разбираться в произошедшем и считать тараканов. А сейчас было настоящее со своим настоящим прошлым, настоящим настоящим и настоящим же будущим, чьи хвосты тянулись далеко за горизонт, теряясь в дождевой завесе. Спокойно, однообразно, привычно – надежно. А что еще надо? Только дождь все стучит и стучит, играя на стеклах осенний марш. Каждый удар – пульсация крови в висках, каждый толчок ― …

Первое воспоминание – белый, холодный и белый больничный потолок, который ни с чем не спутаешь, и запах, специфический запах дезинфицирующих средств, металла, кафеля и казенного белья. Этот запах тоже ни с чем не спутать. Приглушенные голоса у постели: врач, медсестра и родители матери. Взгляд бабушки полон боли и невыплаканных слез, глаза деда смотрят с прохладцей, почти с осуждением и, тоже, с болью, но другой, старой. Губы сжаты, как будто он боится вертящихся на языке слов, вот только глаза молчать не заставишь: «Я знал, я говорил, все кончится этим!» ― чем «этим»?

Второе воспоминание наступает первому на подол длинной, волочащейся по вытертому линолеуму рубахи. Место действия почти то же – больница, другая. И герои те же плюс один. Мама… Тоненькая, словно высохшая, женщина в платке… Глаза – огромные зеленые озера – глубоко запавшие, окруженные темными тенями. Поверх одеяла – худая рука с трубкой капельницы. А еще улыбка, печальная, добрая, уставшая. Дрожащий бабушкин голос над ухом: «Идем, мама хочет отдохнуть», ― и бабушкина же рука, настойчиво тянущая из палаты в коридор.

Почему-то тогда не было страшно, страшно стало сейчас, когда пришло осознание одиночества, бродившее по пятам сначала за девочкой-подростком, потом за девушкой и нагнавшее именно в тот момент, когда она отыскала своего отца в больнице для душевно больных. Вот уж парадокс, люди сходят с ума, теряют разум, а им пытаются лечить душу! Девушка улыбнулась. Улыбка вышла кривая. Все-таки тяжело бывает признать, что еще немного и она сама оказалась бы в подобном заведении.

Вспоминание третье – снова о матери. Весна в разгаре. Ясно, безветренно. Солнце припекает в макушку повязанной черным траурным платком головы. Впереди стоит бабушка, заслоняя собой тело лежащей в гробу матери, и Милене видны только ноги, обутые в новые белые туфли да подол бежевого платья, тоже нового. Бабушка долго стоит, плачет и целует лицо своей мертвой дочери, потом неожиданно оборачивается и подталкивает Милену вперед себя. «Попрощайся с мамой, детка. Поцелуй», – прерывающимся от рыданий голосом говорит она, и девочка, уже почти девушка, послушно склоняется над пергаментно-желтым лицом чужой женщины, лишь отдаленно похожей на мать… Она не смогла. Старалась, но не смогла, не нашла в себе сил прикоснуться губами к ее лицу. Притворилась, что поцеловала, и отошла, с глазами, полными слез, ― стыд жег сильнее утраты. Кто-то без конца подходил, говорил что-то, скупо обнимал, а Милена ничего не видела, не разбирала лиц из-за мокрой пелены перед глазами. Из ямы, в которую опускали гроб, тянуло холодом, будто весна, наткнувшись на кучу кладбищенской земли, застыла рядом с девочкой, потом тихо взяла ее за руку и увела прочь, за невысокую ограду, окружавшую место упокоения, и дальше, по желтой песчаной дороге к деревне…

Поплыла, смазываясь, картинка, и дорога обрела другие очертания и другой цвет. Девушка отпрянула от стекла, разрывая связь с потоком воспоминаний, коснулась виска, впитывая теплыми подушечками пальцев прохладу, а вместе с ней – недозволенные, запретные образы. Им не было места в ее теперешней, настоящей жизни. Сердце билось учащенно, Милена оглянулась: серовато-сумрачный коридор был пуст. Ждать – это все, что ей осталось.

У четвертого воспоминания было свое лицо – открытое, располагающее к доверию; и свое имя – Олег. Олег Романович Заров, следователь: внимательные серо-голубые глаза, нос с горбинкой, светло-русые волосы. Спаситель, друг, любовник.

Хозяйка, сдававшая Зарову квартиру, уезжала жить к дочери, а выкупить две комнаты с кухней и прихожей, в которых он жил без малого восемь лет, на тот момент не было ни какой возможности и, так как покупатель нашелся быстро, съезжать пришлось в авральном порядке. Вот почему он оказался в квартире Милены, когда она вернулась. Это был очередной подарок Судьбы, наиболее удачный из всех предыдущих. Страшно подумать, что случилось бы, окажись девушка в ту ночь одна…

Откуда-то издалека слышался голос Олега, немного отстраненный, немного встревоженный, такой, каким становился всегда, когда рассудительный и здравомыслящий следователь Заров не мог чего-то понять, объяснить. И не смог бы, наверное.