Сны о красном мире

Иногда, чтобы понять, нужны годы, иногда ― доли секунды, как те, в течение которых Милена смотрела в глаза Влайда Лена Альдо, почти переставшего быть собой. В глаза и глубже, куда глубже, чем он понял и глубже, чем ей хотелось. И только ли почудилась обреченная радость в его «осталось немного, а потом я получу тень и стану, как он»? «Он» ― Мастер Теней? «Он» ― человек. Человек тени. Такой, как другие, как все… А она сама? Не об этом ли мечтала? Мечтала и не могла решить: все-таки да или нет? И не потому ли в тот второй год ее настоящей жизни с почти маниакальным постоянством каждый день шла на улицу и бродила до вечера, чтобы только ― среди людей. Среди тех, от кого в первый год с таким же упорством пряталась: сидела в квартире, забравшись с ногами в старое скрипучее кресло перед окном с тяжелыми шторами, наглухо задернутыми, отчего комната тонула в красноватом сумраке. И именно в тот второй год, после разрыва с Олегом, в одно утро (она уже не помнила точно, в какое именно) Милена просто перестала сражаться с тем чужим, что жило внутри, и начала приспосабливаться. Ей пришлось пойти на уступки, но и тому, чужому, тоже пришлось уступить. Так постепенно установилось равновесие, зыбкое, неустойчивое, но ― равновесие. И девушка впервые за долгое, очень долгое время, (сама!) вышла на улицу.

Ткнулось, распахнуло дверцу первое за день воспоминание. Первое ― о первом.

…Небо было светло-серое, в молочно-белых разводах. Безветренно, тепло. Деревья в парке нехотя поддавались осени, скорбно роняя желтые листья на еще зеленеющую траву.

Купив в ларьке жестянку с колой, Милена отыскала скамейку поукромней из еще не занятых парочками и села. Вдохнула горьковато-пряный аромат носящегося в воздухе увядания, открыла баночку с напитком, сделала долгий глоток и блаженно вытянула ноги. Было хорошо, просто до неприличия хорошо. Девушка даже зажмурилась от удовольствия, ощущая на веках и щеках ласковое прикосновение угадывающегося за облаками солнца, а когда открыла глаза… Молочный саван небес вдруг разошелся, и оттуда, прямо в сузившиеся зрачки, глянул край солнечного диска. Метнулись вниз ослепительно яркие брызги, превращаясь на лету в тонкие-претонкие стрелы, заполошно, в запоздалой тревоге дернулось сердце и… погнало по крови сверкающий свет. Встрепенулось полузабытое, потянуло в стороны призрачные полотнища, похожие на крылья… В лицо ударила тугая пузырящаяся струя, защипало глаза. Шедшая по дорожке парочка попятилась. Девушка с широко раскрытыми глазами настойчиво потащила своего растерявшегося кавалера обратно, подальше от странной, если не сказать больше, молодой женщины, тонкие пальцы которой, сжавшись, превратили жестяную банку в туго свернутую загогулину.

Нырнув в спасительный красный сумрак квартиры, Милена клялась себе, что не выйдет больше, но на следующий день пошла снова (может потому, что шел дождь), а вернувшись, открыла шторы и впустила в комнату свет.

Сегодняшний день ничем не отличался от прочих, разве что тем, что был неожиданно свалившимся не иначе как с небес выходным. Ночь оставила во рту приторное послевкусие очередного кошмара. Неизбежное, но терпимое зло. А если принять снотворное, то с приходом утра из головы начисто выветривалось все, что мучило ночью. А если без… Тер намертво, навсегда впечаталась в сознание. Тер и Туман. И все те, кого она знала там, и те, кого не знала. Они приходили, выныривая из влажных объятий, по одному или группой, говорили, упрекали, звали с собой туда, в самое сердце колышущегося багрово-алого сумрака. А она искала среди похожих на тени лиц лицо Солара, и даже если находила, никогда не могла удержать рядом. Такой оказалась уступка. Обмен. Безмятежный сон за некоторую долю власти над угнездившимся в голове паразитом? даром? проклятием? Кошмары, воспоминания да еще боль, с которой девушка, однажды дав себе обещание, приспособилась жить. Привыкла.

Видавшая виды пыхтелка с гордым названием «дизель-поезд» тащила вереницу одинаковых вагонов с окошками, измаранными недавно брызнувшим и тут же прекратившимся дождиком. Милена сидела во втором у окна, слушая в пол-уха скачущие в такт колесам по полупустому вагону обрывки разговоров случайных попутчиков: и нарочито веселых, и угрюмых, и равнодушных, с накопившейся в глубине глаз усталостью и почти одинаковыми у всех «отпечатками». В них, как в мелькавших за окном картинах доминировало серое. Равномерно постукивали колеса, с каждой минутой приближая девушку к станции «Верхи» и деревне с таким же названием, где доживала свой век бабушка. Одна. Дед умер полгода назад. Вскоре после того, как Милена, приехав почти ночью, вместо «здравствуйте» потребовала правды, которую уже почти знала сама.

Тук-тук ― колеса, тук-тук ― сердце, тук-тук ― кровь в виски, а с нею ― воспоминания, целая виноградная гроздь, переспевшая.