Сны о красном мире

И случилось. Правда, уже вечером, когда Милена и думать забыла об утренних предчувствиях. В окне встречного автобуса она увидела Олега. Это было так неожиданно, даже дыхание перехватило. Какая-то сердобольная тетка, сидящая рядом, стала настойчиво допытываться, все ли в порядке? не плохо ли? может, чем помочь? Но девушка отмахнулась от нее, как от назойливой мухи, встала и вышла на первой же остановке. Зря, оказывается, вышла: до дома далеко, да и место… Черные окна Центральной городской библиотеки слепо таращились на полутемную улицу с редкими прохожими и такими же редкими машинами. Когда-то она здесь работала. Когда-то… Целую жизнь назад. Надо будет зайти как-нибудь, поболтать. Кто бы мог подумать, что заведующий, Сергей Григорьевич, окажется таким… таким… человеком окажется! С пониманием отнесся, работу помог найти, без намеков и просьб, между прочим. Ну, филиал, ну на отшибе почти, в новом, недавно отстроенном микрорайоне, за то не какой-нибудь штатный библиотекарь, а зав. отдела.

Мысли понеслись, поскакали, все дальше и дальше от Олега, от бледного отпечатка лица в окне – небрежный мазок, невнятный штрих, затертый другими воспоминаниями образ. Нет, он никуда не делся, не ушел, просто встал в сторонке и ждет, терпеливо так…

«Ну, здравствуй, совесть, давненько не виделись. Где было-то? Что молчишь? Не молчи, не молчи, проклятая!»

… Он читал. Вслух. У него была такая привычка – читать вслух. Се подряд: газеты, книги, объявления, документы. Все. Это не слишком беспокоило или раздражало, но сейчас… он читал вслух то, что не должны были видеть ни одни глаза, не слышать ни одни уши – ее боль, страх, отчаянье.

Когда из сумерек родится темнота

И тишина становится живою,

На вечность-миг свои сомкну глаза

И кану в мир теней…

Он ни разу не запнулся, несмотря на то, что Милена сама порой с трудом разбирала свой почерк. Голос Олега был спокоен, ровен, но в нем чувствовалась обреченность. Он пытался внести свой смысл в кричащие о другом человеке строки и как будто понимал, что стоит отвести взгляд и этот новый смысл исчезнет. Там не было места его боли. Однако Олег продолжал читать с обреченностью приговоренного к смерти, которого заставили собственноручно сколачивать себе гроб. Каждое слово – гвоздь.

Я получила дар взлетать из пустоты,

Где смерть не смерть, а жизнь всего лишь миг,

Но в алых снах моих мне грезился не ты,

Лишь звук твоих шагов…

Самое ужасное было в том, что тетрадь со стихами хранилась в запирающемся на ключ ящике стола вместе с памятью о Тер, овеществленными осколками того самого прошлого настоящего – старым бордовым плащом, платьем, книгой, таблицами в мятом тубусе без крышки, весталом и рубиновым браслетом с надписью «Королеве моего сердца». Олег сказал, что искал ручку. Девушка не стал прислушиваться к его голосу, чтобы понять, говорит ли он правду или пытается так нелепо оправдать свое любопытство, просто подошла, аккуратно вынула тетрадь из его рук, неспешно направилась на кухню, чиркнула спичкой и спустя несколько минут в мусорном ведре осталась только кучка пепла. Запах гари был просто невыносим, но у Милены не было сил открыть форточку.

Все. Возврата назад больше нет. С легкой руки Олега она сожгла еще один мост, ведущий в прошлое. А боль… Она была с ней, с ней и останется. И совсем не обязательно марать своим отчаяньем бумагу, можно писать и в душе, ведь туда забраться всяко сложнее, чем в ящик стола. Олег завелся, стал обвинять, что жечь хорошие стихи – преступление, а потом наткнулся на взгляд Милены и замолчал.

«Да, замолчал. И ты молчи, совесть. Теперь – молчи. Это – его ошибка. Единственная. А остальное… Не мне решать. И не тебе».

Наверное, это все-таки была заслуга Олега, в том, что ей удалось выбраться.

…В тот день он пришел позже обычного и Милена, пока его ждала, соорудила рисовый пудинг. Накрыв на стол, она пошла переодеться и по пути вдруг поняла, что ящик стола пуст. Вошедший спустя полчаса Олег так и застал ее стоящей посреди зала.

Милена промолчала, предоставив ему самому решать, когда и как рассказать. Пошли на кухню.

– Спасибо, родная, было очень вкусно.

Она улыбнулась в ответ. Искренне. Почти.

– Может, сходим куда-нибудь? Мне не хочется сегодня оставаться дома.

– Извини, в другой раз. – У него и правда был виноватый вид. – Меня попросили подежурить. Я еще посижу немного и пойду.

– Олег… – Не сдержалась-таки. – Олег…

Она никогда не звала его Олежкой или каким-нибудь другим домашним именем или прозвищем, никогда не называла любимым, не говорила, что любит, потому что это было не так, она точно знала. И он знал, но делал вид, что не знает, что это одиночество и боль толкнули ее к нему. Потому – Олег. И только.

«Ты ничего не хочешь мне сказать?» – умоляли глаза.

Милена вышла из кухни в зал и уселась в кресло, отвернулась к окну. Задернутые шторы чуть вздымались и опадали, как грудь спящего, неспешно, равномерно, в такт ее дыханию.

«Ветер в окно. Надо заклеить… как-нибудь потом… Почему он ничего не сказал?»

– У меня кое-что есть для тебя.

Она обернулась. Олег стоял, протянув руку, на ладони – ключ.