Собирали злато, да черепками богаты

– Месть, как исход вчерашней пьяной стычки. Тут под подозрением Тягаев и Разгромов… Если, как вы выяснили, последний любовник генеральши, то это ещё одна версия. Убитый мог прознать об этом и пригрозить донести дяде. Тогда Разгромов – главный подозреваемый.

– С этим героем, определённо, нужно поработать досконально. Слишком уж много на нём сходится. Я тебе подарю ещё две версии. Первая – денежная. От деда Михаил имел долю наследства, воспользоваться которой мог, лишь вступив в брак с девицей своего круга, а до того времени все его расходы контролировал генерал.

– Какое унижение для молодого человека!

– Вот именно. Михаил считал, что дядя грабит его. Я бы не хотел дурно думать о генерале, но ведь есть ещё его сыновья… Может быть, им не захотелось терять часть наследства…

– А разве подпоручик собирался жениться?

– Как будто бы нет. Но зазноба у него была. Но, вероятно, из иного круга, потому что он никому не представлял её.

– Значит, эту зазнобу нужно найти.

– Правильно. Но этим займётся Василь Васильич. Если она какая-нибудь камелия или что-то вроде этого, то он отыщет. Обитатели трущоб – это его профиль. Я уж указания отправил ему. А ещё пусть поставит своих агентов на Сивцев Вражек… Ты, Пётр Андреич, продолжай заниматься господами офицерами. Особенно Разгромовым. Не нравится он мне. А я уж попытаюсь ещё раз побеседовать с членами генеральской фамилии… А теперь всё. Время собирать камни, время разбрасывать камни… Идём в гостиную. Олицкие нынче ужинают у нас, и очень бессовестно с нашей стороны столь долго заставлять ожидать себя их и Асю, – Немировский улыбнулся, и Вигель в который раз удивился, как разительно меняет улыбка лицо его наставника: словно лучи солнца разбегались по нему от светящихся глаз, струились и обогревали того, к кому был обращён этот взгляд.

За ужином, согласно уговору, не говорилось ни о работе, ни о различных неприятных явлениях русской жизни. Володя Олицкий рассказывал о недавней поездке в имение, о маслобойне, которую наладила там его хозяйственная тётка, о сельской школе, в которой ребятишек учили не только грамоте, но и ремёслам, игре на музыкальных инструментах, о том, какие талантливые дети встречаются среди учеников и что одного мальчонку он, Володя, даже хочет взять себе в ученики, а другого, имеющего талант к живописи, представить московским художникам, а там, может, и самому Мамонтову, который ни одному таланту не позволит пропасть.

– Искусство – великая вещь! – с жаром говорил Олицкий. – Я просто уверен, что именно искусству надлежит преодолеть пропасть между простым народом и интеллигенцией. В этом его – миссия! Зарастить эту пропасть и тогда дать плод… Ах, какой может быть плод тогда! Ведь русский народ безмерно талантлив, нужно только, чтобы эти таланты имели выход!

– Искусством у нас иногда пользуются для продвижения политических идей, – заметил Вигель. – Горький, к примеру, видит цель искусства в другом.

– Горький прекрасный писатель, но он ошибается! Искусство не должно служить политическим доктринам и социальным концепциям! Тем более – разрушению! Искусство – это никогда не разрушение, но обратный процесс… Искусство должно быть чистым. Только искусство ради самого искусства, красота ради самой красоты могут что-то изменить!

– Я не согласна с тобой, Володя, – подала голос Ася, казавшаяся необычайно бодрой и весёлой в этот вечер. – Искусство только ради искусства – это мало. Красота ради самой красоты никогда не будет полной, цельной.

– Ради чего же?

– Ради Бога, Володя… Всё, что делает человек на земле, должно быть ради Бога, в первую очередь. Искусство – прежде всего, потому что в нём заключена огромная сила. Творец земной должен иметь перед собой пример Творца небесного, и ему приносить свои творения. Сравни древние русские иконы и творения отдельных художников, даже талантливых, но не имеющих в себе Бога. На них бывает интересно посмотреть, они радуют глаз, но не трогают душу, а на Троицу можно часами смотреть, и она всегда будет нова. Нет, Володя, красота должна быть ради Бога. Тогда она спасёт мир…

– На врубелевского «Демона»¹⁰

тоже можно часами смотреть, – возразил Володя.

– Правда. И чем дольше смотришь, тем страшнее и чернее на душе. У этого художника должен быть в душе ад… Он похож на гоголевского персонажа, который написал портрет старика-демона, и демон завладел им. Только в повести художник смог победить его, а, вот, удастся ли это в жизни…

– По-моему, ты впадаешь в чрезмерную религиозность. Тебе бы поговорить с Родионом или Машей. Вы бы нашли общий язык!

– С Машей мы переписываемся с тех пор, как она обосновалась в Дивеево… Жаль, что я всё откладывала навестить её.

– Не беда, ещё успеешь, – бодро сказал Володя. – А искусство должно быть ради искусства! Ведь искусство, Асенька, божественно уже само по себе.

– Не будем спорить, – слабо отозвалась Ася, и в её голосе Пётр Андреевич уловил скрываемую усталость. Кажется, и Надя, всегда молчаливая, но тонко чувствующая людей, заметила это и сказала мужу: