В тексте указания на какие-нибудь особенности дежурного или «человека в вагоне» не даны. Их действительно можно переставить. Они могут носить любое имя из книги. Сам отрывок (описание поезда мешочников) ввязан в роман тем, что «Разъезд Мар» несколько раз мельком до этой главы упоминался в тексте (стр. 142).
Основная особенность построений Б. Пильняка — их сборность, в них мы можем как будто проследить процесс образования романа.
В приведенном в начале отрывке он предлагает нам ввязать отрывок в роман путем «единства героя», но не настаивает на этом единстве.
В «Голый год» вошли большими кусками новеллы из первой книги Пильняка «Быльё».
Я в этом Пильняка не обвиняю, а просто указываю на факт.
Вошли они «в роман» не расшитыми на эпизоды, а сохраняя внутреннюю свою организацию.
Роман Пильняка — сожительство нескольких новелл. Можно разобрать два романа и склеить из них третий.
Пильняк иногда так и делает. Для Пильняка основной интерес построения вещей состоит в фактической значимости отдельных кусков и в способе их склеивания.
Поэтому Пильняк так любит нагромождать материал: сообщить историю римского публичного дома, делать цитаты из масонских книг, из современных писателей, вставлять в книгу современные анекдоты и т. д.
Факт для отдельного отрывка Пильняку нужен «газетный» — значимый, если он дает просто отдельный сюжетный момент, то приводит его как цитату, используя литературную традицию.
«Дом Ордынина» в «Голом годе» дан в традиции умирания купеческо-дворянского дома, традиционен младший сын, художник, читается все это как много раз читанное. Вспоминается все — до Рукавишникова включительно[410]
. В поздней вещи «Третья столица» одна из героинь Лиза Калитина, «девушка, как березовая горечь в июне рассвета», самым своим именем дает нам тургеневскую традицию.Традиционность «Дома Ордыниных» у Пильняка вероятно вышла невольно, просто потому, что он не оригинальный мастер, — традиционность Лизы Калитиной уже явно осознана, автор заменяет обрисовку героя ссылкой на прежде созданные вещи.
Англичанин путешественник «Третьей столицы» восходит к капитану Гаттерасу Жюля Верна.
Наиболее сильный из кусков Пильняка: кусочки — быта 1918–1920 годов, в этих записях невероятного времени, интересного уже самого по себе, материал выручает писателя.
Иногда Пильняк оживляет свой материал прямым введением в него анекдотов, даваемых прямо под номерами 1). 2). 3). 4). 5). 6). Анекдоты эти ходовые, общие, в последних вещах Пильняка он вставляет их один за другим; не пряча, а обнажая прием.
Можно сказать даже, что Пильняк канонизировал случайную манеру своей первой вещи «Голого года», создавая вещи из явно рассыпающихся кусков. Для связи частей Пильняк широко пользуется параллелизмом, параллели эти держатся на очень примитивной идеологии, на утверждении, что Россия — Азия, а революция — бунт.
Внося распирающие во все стороны куски под один композиционный обруч, Пильняк должен делать натяжки и часто срывается с бытовой мотивировки. В «Голом годе» есть линия мужицкого бунта и описание деревни, есть и линия о большевиках.
«Эти вот, в кожаных куртках, каждый в стать, кожаный красавец, каждый крепок, и кудри кольцом под фуражкой на затылок, у каждого обтянуты скулы, складки у губ, движения каждого утюжны. Из русской рыхлой, корявой народности — отбор».
Среди них один из «героев» Пильняка Архип Архипов. Здесь мне придется сослаться на Льва Давидовича Троцкого, чрезвычайно точно указавшего на характер одного пильняковского приема.
Архипов «бумаги писал, брови сдвигая (и была борода чуть-чуть всклокочена), перо держал топором. На собраниях говорил слова иностранные, выговаривая так: контантировать, энегрично, литефонограмма, функцировать, буждет, — русское слово: могут — выговаривал: магýть. В кожаной куртке, с бородой как у Пугачева». Эта борода Пильняку понадобилась для того, чтобы связать Архипова с деревней, с Пугачевым. Но Троцкий, отмечая смысловую значимость этой бороды, тут же пишет: «мы Архиповых знаем, они бреются».
Действительно «Архиповы» бреются.
Не помогает даже, что Пильняк вводит (обычный прием) эту бороду сперва вскользь («и борода чуть-чуть всклокочена»). Обычно появляющийся после таких боковых упоминаний предмет кажется закономерным, но здесь борода к Архипову не приклеивается.
Синтеза не получается.
Синтеза у Пильняка не получается вообще, прием его чисто внешний, он «невнятица», и, несмотря на внешнее использование в вещах многих форм современной русской прозы, вещи по существу остаются элементарными.
За композиционным сумбуром автор намекает на какое-то смысловое его разрешение.
Между тем разрешения этого нет (и быть не может), художественной же формы не получается.
Модернизм формы Пильняка чисто внешний, очень удобный для копирования, сам же он писатель не густой, не насыщенный.
Элементарность основного приема делает Пильняка легко копируемым, чем вероятно объясняется его заразительность для молодых писателей.