Собрание сочинений. Том 2. Биография

Д.: Ну а Маяковского о Есенине слышали какие-нибудь отзывы?

Ш.: Не помню. Не помню.

Д.: Не помните.

Ш.: Не знаю. Тут очень страшно придумать.

Д.: Да-да, конечно. Под таким нажимом можно что-нибудь и придумать, чтоб от меня отвязался. (Усмехается.) Ну, спасибо большое. Спасибо, Виктор Борисович. Вы, конечно, прожили такую… помимо того что вы писатель, вы прожили еще такую жизнь в XX столетии богатую, что вас можно записывать еще пять раз. Я на это, конечно, не претендую, но знаете что, я к вам, может быть, приду с вопросиками и маленьким аппаратом. Я буду вас прослушивать с бумажкой и выписывать все уточнения.

Ш.: Вы знаете, я почти всех знал.

Д.: Ведь это же все интересно.

Ш.: Кого я не знал? Ну, значит, я не был знаком с Куприным, я не был знаком с…

Д.: Бунина знали?

Ш.: Нет, нет.

Д.: Ну вообще, с горьковским этим непосредственно…

Ш.: Горького я знал очень хорошо.

Д.: Ну Горького самого… Ну о Горьком много писали. Вообще-то, конечно, не дописали.

Ш.: Совсем ничего не написали, совсем ничего.

Д.: Хотите, я вас как-нибудь о Горьком запишу?

Ш.: Нет.

Д.: Не хотите?

Ш.: Не хочу.

Д.: Я могу домой приехать.

Ш.:

Очень несчастливый человек.

Д.: Да, трудно… Тоже трагическая по-своему судьба.

Ш.: Конечно.

Д.: Но ведь он большой художник?

Ш.: Большой человек.

Д.: Даже большой человек?

Ш.: Да.

Д.: Вот я в человеке не был уверен, а что он художник большой все-таки где-то, в лучших своих вещах, по-моему, это все-таки так. Хотя вы довольно сердито сказали о нем «по гамбургскому счету»[1298]. Я помню.

Ш.: Сейчас-то мы одни.

Д.: Да. Ну и вы до сих пор к Маяковскому… Вы не пересмотрели своего отношения к Маяковскому?

Ш.: Нет.

Д.: Вы до сих пор считаете его…

Ш.: Великим поэтом.

Д.: Поэтом XX века.

Ш.: Гораздо более крупным, чем Пастернак и Блок.

Д.: Даже так! Ну вот это, так сказать, целиком нас объединяет, потому что сегодня, сейчас очень многие смотрят на это иначе. Я это не пересматривал.

Ш.: Я люблю его и я люблю Мандельштама.

Д.: Много я люблю поэтов, но Маяковский — это что-то все-таки особое. Ну, большое вам спасибо, Виктор Борисович, хотя рукопожатия не записываются на магнитофон, но я специально говорю, чтобы это тоже записалось.

ТРЕТЬЯ БЕСЕДА С ВИКТОРОМ ШКЛОВСКИМ

Беседу ведет В. В. Радзишевский[1299]

От собеседника

В тот раз я записывал Шкловского по просьбе Леонида Волкова-Ланнита. Он выпустил книгу «Вижу Маяковского» с фотографиями Маяковского (одного и в группах) и рассказами об этих фотографиях и хотел, чтобы Шкловский написал о его книге. Но Шкловский согласился только наговорить о ней.

И я отправился с диктофоном к Шкловскому в писательский дом на «Аэропорте».

Обычно дверь мне открывала Серафима Густавовна, в прошлом жена Владимира Нарбута и Николая Харджиева, в разговор не вмешивалась, но сидела, как на страже, у меня за левым плечом. Однако на этот раз, за год до смерти, дома ее, видимо, не было. Меня впустила женщина средних лет, провела через гостиную, указала на дверь спальни и поспешно, явно по делу, ушла дальше по коридору. «Наверно, на кухню», — подумал я.

В спальне, в дальнем углу, сбоку от раскрытого окна, спасаясь от июльской духоты, сидел, откинувшись в кресле, в белом вафельном белье Шкловский, шумно дышал и выглядел как вытащенная на берег глубоководная рыба. Зная, что он плохо слышит, я от двери прокричал:

— Виктор Борисович! Я от Волкова-Ланнита!

Может быть, он и не расслышал, но сориентировался и прерывисто прокричал в ответ:

— Будьте вы все прокляты! Как вы мне надоели!

Ошарашенный, я готов был тотчас рвануть обратно, но давешняя женщина вместе с пожилой напарницей, оттеснив меня, ринулись в спальню, с двух сторон подхватили старика и потащили в гостиную. И ему ничего не оставалось, как начать свой монолог.

Меня смущало, что Волков-Ланнит, отсидевший 18 лет и вернувшийся из лагерей с перебитым позвоночником, не побрезговал выпустить книги «Голоса, сохраненные на века: как записали и восстановили речи В. И. Ленина» (1960, 1966) и «Ленин в фотоискусстве» (1967, 1969).