Собрание сочинений. Том 4

Над рекой Двина                           в лескелюди вечером в тоске.Тут собранья популярны,а не то что там —                           в Москве.В клубе, жарком, словно баня,раньше бывшем церковью,подоконники сгибалибабы многоцентнерно.Восседали старикис хитрецой подзудной,звероловы,                 рыбаки,да и я,         приблудный.Ребятишки —                     все в репьях —на полу иссоплились.Слух прошел —                         один крупнякдолжен быть из области.Шесть пробило.                         Семь пробило…Крупняка не видно было.Головы качались,семечки кончались.Обрастали потом лбы, —веничков бы в зал!«Мне по надобности бы», —кто-то робко встал.Председатель дрогнул аж, —что за несознательность!«С Центра едут, понимашь?

Ну, а ты —                про надобность».Что поделать —                         важный чин!Сел мужик,                  попятясь.Воздух был не без причинмногоароматист.И пускали табакив этот воздух трудныйзвероловы,                 рыбаки,да и я,          приблудный.Но к восьми                   из темной чащипрозвучал руководящеприближавшийся клаксон.Стало ясно —                     это он.И явился, брови хмуря,сам —         всех прочих во главе.Габардин во всей фигуреи велюр —                на голове.Двое, с ним прибывших,                                      юркопуть ему прокладывали,а сквозь дыры в штукатуркеангелы подглядывали.Шел,        кивая наобумно(вроде даже подобрел),а завидевши трибуну,

совершенно пободрел.Встал в нее, —                      грудя навынос! —об нее располовинясь,и на край —                  крутой кулак.Стало ясно —                      да, крупняк.И пошел он вдруг метаться,всех куда-то звать пытаться.И минут через пятнадцатьпосле всех его атакстало ясно —                    да, мастак.Он гремел на самовзводео пушнине,                 рыбе,                         меде,ржи,       пшенице,                     огороде.Брал собранье в оборот:«Надо думать о народе!» —позабыв, что здесь —                                 народ.А щербатый рыбачишка,доставая табачишкопод словесный этот вихрь,пробурчал мне:                        «Знаем их!Понимает он в пшенице,как полено —                    в пояснице,в рыбе —

              разве как в закуске,и в гусях —                  как брать за гузки,в огороде —                   как в народе,ну, а в нем —                    как в огороде!А потом небось банкетик,рыбки свеженькой пакетик,шкурки беличьи жене…В общем, будет все – вполне.Что слова? —                     Туман и сумракдля затмения людей».Самокрутку в зубы сунули как сплюнул:                       «Прохиндей».Ночь уже была,                        когдавышли мы из клуба.Сквозь густой туман стадачуть мычали с луга.Было тихо.                 Было чисто.Много звезд,                    ветвей,                               теней…Но спросил я рыбачишку:«Что такое прохиндей?»А щербатый рыбачишкавновь полез по табачишко:«Неужели не слыхал?Аль не сеял, не пахал?Кто кричит нам про идеи,про народ,

                а сам на делевраг трудящихся людей —это значит прохиндей.Прохиндеи эти, брат,для народа не творяти не действуют,а затменно говорят —прохиндействуют».Над рекой Двина                           в лескея бродил всю ночь в тоске.Непонятно было многоеи понятней,                  чем в Москве.Я набрел на сельсовет.Там собрался местный «свет».В честь большого прохиндеяпрохиндейский шел банкет.В окнах слышалась перцовка,поросенок-соус-хрен…В «газик» плюхнулась персона,и создался сразу крен.Следом нес какой-то шкетикрыбки свеженькой пакетик,шкурки беличьи жене…В общем, было все —                                вполне.И умчалось шпарить речи,проводить с народом встречии мурыжить всех людейсущество нечеловечье,в просторечье —                          «прохиндей».1964