Собрание сочинений. Том 6

Ты умер во сне в больнице,                                           на узкой                                               чуть вздрогнувшей койке.И рядом с ночной в изголовье                                              кремлевская встала звезда.И спящий твой лоб осыпали                                              цементом далекие стройки,и, волосы ветром вздувая,                                         шли возле щеки поезда.Страна продолжала работать.                               Студентки в ноябрьских снежинкахспешили на лекции шумно,                                           шахтеры спускались в забой,а первые пятилетки,                                в невыцветших красных косынках,как будто твои медсестры,                                          стояли над мертвым тобой.Заснули твои морщины,                                      впервые тихи, покойны…

Ты спал, как усталый слесарь,                                         прилегший вздремнуть чуток,и цокало время,                         словно буденновские подковы,внутри обнимающих горько                                             застывшую руку                                                                        часов.А что, Ярослав, тебе снилось?                                       В потрепанной кожанке Лизка,твои Мейерхольд, Маяковский,                                               шамовка твоих фабзайчат,твой Боря Корнилов, твой Павел[5],                                               и столькие-столькие лица,которые невозвратимо                                    сквозь вьюгу глазами кричат.И снились тебе, наверно,                                      две морды собачьих прекрасныхи, может быть, сын мой,                                      который тебе на колени влезал,и все, что своей эпохе

                                   сказал по-хозяйски пристрастно,и все, что своей эпохе                                   мучительно ты не сказал.Прощай, Ярослав любимый!                                             Бессмысленно плакать,                                                                                убого,но лагерные колючки                                   слезу выдирают из глаз.С любым настоящим поэтом                                              уходит его эпоха,но если стихи остаются,                                       эпоха останется в нас.Ты был бригадиром суровым                                               с такими, как мы, юнцами.Есть гордое слово «учитель»,                                               но выше простое «отец».Теперь мы в поэзии русской                                             становимся тоже отцами.Мы твой инструмент принимаем,

                                                  и ты отдохнешь наконец.Прощай, бригадир!                              Заступаем —                                                   нас вахта не миновала.Рабочая совесть поэта —                                        в служенье эпохе, стране.Ты горд был рабочей кепкой,                                              как шапкою Мономаха,и как тяжело, что ты умер,                                          но как хорошо, что во сне.30 ноября 1972

Похороны Смелякова

Рядом с человеческой бедой,глядя вновь на свежую могилу,как сдержать отчаянной уздойпошлость – эту жирную кобылу?О, как демагогия страшнав речи на гражданской панихиде!Хочется не спьяну, а стрезвазакричать кому-то: «Помогите!»

Вот, очки пристроив не спешана лице, похожем на мошонку,произносит: «Как болит душа!» —кто-то, глядя важно в бумажонку.А другой орет на весь погост,ищет рюмку дланью – не находит.Речь его надгробная на тостслишком подозрительно походит.Я не говорю – они ханжи.Мертвого, наверное, им жалко,но тупое пьянство – пьянство лжи,словно рюмку, требует шпаргалку.Мертвый мертв. Речей не слышит он.Но живые слышат – им тошнее.Бюрократиада похорон —есть ли что действительно страшнее?..Декабрь 1972

1973

«Для повестей фривольных…»