Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Рассказы и повести; Скандалист, или Вечера на Васильевском острове: Роман

— Я позвал вас не для того, чтобы вы излагали мне свои убеждения. Я позвал вас для того, чтобы сообщить, что микадо умер… Примите дела. Я слагаю с себя все свои звания, ордена, чины и отличия. Я дарю их вам. Вы можете продать их в Британский музей, заложить в ломбард, проиграть в рулетку, заплатить ими женщинам, с которыми вы проводите ночи. Я ухожу. Вы можете ответить в Токио, что император, по мнению бывшего виконта Като Садао, умер шесть лет назад, в тот день, когда он помешался, что бывший виконт опоздал… опоздал зарезаться, а теперь считает это не вполне для себя удобным.

«Разумеется, я должен убить его, — вяло подумал секретарь, — он оскорбил меня, он оскорбил императора, он, кажется, оскорбляет Японию…» Он сунул руку в задний карман брюк. Смутное воспоминание все еще томило его. Это воспоминание было розовой женской ногой от бедра до пятки, или нет, это было что-то другое, что нельзя было увидеть или взять руками. Дата, письмо, историческая справка?

«Что ж это может быть? — настойчиво думал он. — Это что-то там, в Японии… Или нет, это случилось здесь… И не император, что-то совсем другое…»

Като вышел из соседней комнаты, одетый в клетчатое дорожное пальто, с маленьким чемоданом в руках. Огромные круглые очки изменили его, он шел, твердо ступая, вжимая голову в плечи.

Секретарь, слегка пошатываясь, прошел вслед за ним.

Он вытащил из кармана дамский револьвер, никелированный, неожиданно легкий.

Спина Като, острые плечи, высохший затылок над клетчатым воротником неторопливо покачивались в дверях; крапчатая портьера медленно поползла в сторону.

«Да, да, я должен его убить, — успокоительно подумал Матамура, — именно так, это подумалось мне с самого начала: убить… и если бы я еще вспомнил…»

Палец нашел курок. Он приподнял руку, согнул в локте и остановился. Клетчатая спина удалялась. Матамура взглянул на ослепительный револьвер и задумчиво сунул его обратно в задний карман брюк.

— Я вспомнил наконец, — пробормотал он с тусклой веселостью, — подождите, виконт. Я ухожу с вами… В эту ночь… Я продал наши бумаги, я все проиграл в эту ночь… Если мы не уйдем, не только вас, но и меня зарежут.

1927

ЧЕРНОВИК ЧЕЛОВЕКА

Но дальше рост характера не точен.

Бюро блужданий справок не дает…

Н. Тихонов

ДЕТСТВО

1

Детские распашонки, свивальники, чепчики лежали на клеенчатом столе. От приспущенных занавесок в комнате было душно. Листья подорожника, сорванные по бабушкиному распоряжению на городском валу, плавали в эмалированной чашке.

— Нет, кончено, это последний, — сказала Елена Матвеевна. — Но, боже мой, что я буду делать без Маши?

Она подошла к зеркалу и поправила волосы, прическа съехала на шею.

Рукав соскользнул, и белая дверь качалась в зеркале за ее спиной. Все поплыло, поплыло. Обморочное чувство заставило ее почти упасть на постель.

— Я никогда еще не была так слаба…

Вода выплескивалась из стакана, когда она ставила его на стол.

— Ты слишком рано встала, Леночка.

— Мне что-то холодно.

Гриша накинул на нее одеяло, и она молча пролежала несколько минут, дрожа от озноба, дыша на руки, крапчатые от мурашек…

Гриша задумчиво смотрел на узкие концы своих ботинок, торчавшие из-под белых гетр.

Бабушка вошла, шикая и качая ребенка на ходу.

— Лю-у-лю, лю-лю-лю…

Не переставая петь, она приказала Грише накрыть мальпост одеялом и расстелить поверх одеяла пеленку.

— Ты пеленочку возьми, — пела она странным голосом, отвыкшим от пения, — и на одеяло положи.

Но она и сама не знала, как и что нужно положить, забыв за двадцать семь лет обычаи младенчества и материнства.

Гриша положил пеленку, как умел. Ребенок поднял сонные круглые веки. Он барахтался в распустившихся свивальниках и сучил ножками, червеобразными и черными. Он был страшен.

— Славный мальчуган, — сказал Гриша шепотом, снова садясь возле постели сестры. — Я уже забыл, как вы его назвали.

— Александром.

— Ты рада, что мальчик?

— Ах, мне все равно! Я рада, что все это окончилось наконец.

Гриша качался, откинув голову на спинку кресла.

— Мне почему-то становится грустно, когда я смотрю на таких малышей. Старею, Леночка.

Он поцеловал сестру.

Затянутый в синий мундир военного чиновника, звеня шпорами, отец появился на пороге.

Юбилейные медали болтались по правую сторону на его груди.

Бравые усы торчали под носом.

— Я записал его годом позже, — объявил он.

2

Елена Матвеевна шла туда, где светлое пространство выпало из кухонных дверей. Она шла по коридору, закинув голову, гордо блистая пенсне. В кухне стояла смуглолицая женщина с ребенком на руках. Губы ее были поджаты, цветной платок подвязан на груди.

Она низко поклонилась.

— Ну, что, Маша, не говорила ли я тебе?

Маша положила ребенка на стол. Соска торчала в его равнодушных устах.

— Спился, барыня. Шутка ли, у вице-губернатора два хомута украл. Думала — остепенится, как Аленька родился. Куда там, пьет и пьет!