Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Рассказы и повести; Скандалист, или Вечера на Васильевском острове: Роман

Он в ужасе открыл глаза и обрадовался.

«Слава богу, я не человек, я собака». Дима стоял рядом с ним и трепал его по спине.

— Ладно, Вуденька, спи, — решил он. — Спи, я один пойду!

Он перебежал двор и минуту спустя уже шел по гнущимся доскам чердака, дыша знакомым запахом пыли и мокрого белья.

В том месте, где стена, срезанная крышей, была уже не выше его роста, он встал на колени и сложил руки на груди.

— Бог, бог, бог, дай мне дом, — сказал он.

Вспомнив, как молилась кухарка, он ударился лбом о доски.

— Дай мне дом, дай миллион.

Тоненький, серьезный, прямой, он поднялся с колен и полез на перекладину для сушки белья.

А, «не торговать, смертно»?

Это была кафельная плита, на которую он наткнулся еще в начале лета. Паук свил паутину на ее проволочках и катушках. «Не торговать, не торговать…» Дима поспешно выпустил плиту из рук. Надпись была другая. «Хорошо, что я научился читать! Ну, и влетело бы мне от мамы!» На плите было написано: «Не трогать, смертельно».

Он сидел на перекладине, болтая ногами. «А как же паук? Почему же паук не умирает?» Пожарный стоял на каланче, под мачтой с пробковыми шарами. «Вот бы мне такой шар! Я бы сделал из него спасательный пояс».

Полный мужчина в подтяжках сидел на подоконнике в доме напротив, таком высоком, что третий этаж его приходился на уровне чердака. Он курил. Женщина показалась из глубины комнаты, поправляя прическу. Она положила руку на его плечо. Это была мама.

Вот так штука! Дима поджал ноги и тихонько перебрался по перекладине к другому окну. А здорово бы мне влетело, если бы она поймала меня на чердаке!

Кремль был виден из этого окна и собор за высоким валом полуразрушенной крепостной стены.

Мальчишки играли в казаки-разбойники, прячась в бойницы и прыгая с вала вниз, прямо на свиней, бродивших по соборному саду.

Дима слез с перекладины и высунул голову в слуховое окно: в нескольких шагах от него, в том месте, где желоб переходил в коронку водосточной трубы, лежал мяч. Он был сине-красный, с белой полоской посредине.

Дима молча смотрел на него.

Крыша была крутая, а желоб узкий.

Проржавевшая жесть загнулась кое-где на местах скреплений. Он измерил глазами расстояние между собой и мячом…

Рыжий кот вышел навстречу ему, когда он дополз до дымовой трубы.

Крыша сарая, обитая толем, блестела на солнце.

Круглые окошечки лежали на ней как ломтики лимона.

Он прополз еще немного и остановился.

Ноги скользили.

Мяч был теперь так близко, что он видел, где на нем облупилась краска.

Но крыша вдруг пошла в сторону, все в сторону от его головы. Он услышал унылое гуденье телеграфного столба, звон проводов и крик дворничихи, которая бежала и показывала на него, дура, нарочно для того, чтобы ему попало от мамы.

Он лежал теперь вдоль желоба, хватаясь за воронку трубы, и кот смотрел на него, не мигая.

Пальцы разжались, он упал.

7

Дима бредил во сне, сломанные руки белели на отогнутом одеяле. Александр сидел у его постели, стараясь не уснуть, утомленный двумя ночами бодрствования и беспокойства. Он всунул руки в карманы, вытянул ноги, положил голову на спинку кресла.

«Она, она виновата во всем. Я напрасно упрекал себя. Из-за нее я едва не потерял сына. Она не любила ни меня, ни его».

«Что же, я не хочу ныть и жаловаться, я просто немного устал за последнее время, мне надо поправиться, отдохнуть».

«Хорошо было бы отвезти моих собак в Ленинград и показать опыт с разрушенным верхним регистром в Павловском институте. А Дима? А служба? А жена?»

«Нет, это не усталость. Я вижу свое дело и знаю, что оно нужно не мне одному. Но мне мешают».

«Человек, мешающий мне самым своим существованием! Почему я ненавижу тебя? Или я предчувствую, что и ты, как два других, подобных тебе, принесешь мне несчастье? Отнимешь жену, заставишь бросить науку…»

«Ага, скептик! Ага, материалист! Ты начинаешь верить в предчувствия?»

«Я ненавидел только трех человек в течение всей моей жизни. И все трое были похожи один на другого, как если бы это был один и тот же человек, который рос и становился старше и преследовал меня за то, что я его ненавижу».

«Это были люди одной конституции. Коротконогие, с большими челюстями. Право, над этим стоило бы задуматься с биологической точки зрения».

«Это напоминает мне легенду о семи черных скорпионах. Человек, увидевший хоть раз в жизни одного из них, не может избежать встречи с шестью остальными».

«Моя ненависть к ним — это не случайное совпадение, не насильственное соединение фактов далеких и несходных. Это конституционная вражда, мне самая конституция эта враждебна».

«Недурно, однако! Вместо того чтобы следить за тем, не поднялась ли у больного Димки температура, я занимаюсь… Чем я занимаюсь? Боже мой, как хочется спать».

«Интересно знать, однако, что сказали бы об этой теории Блейлер, Кречмер или Крепелин?»

«А еще интересно знать, не забыл ли я запереть окно в кабинете?»