Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Рассказы и повести; Скандалист, или Вечера на Васильевском острове: Роман

— И в тот самый год, когда я построил дом, — сказал дядя, — у моей сестры родился сын. Она сообщила мне телеграммой, и я приехал. Я приехал в белых гетрах и зеленом жилете, — весь город смотрел на меня, когда я появился на вокзале. Лакеи кричали: «Карету Миньковского».

Дядя встал и засунул руку за борт сюртука.

— Твой дед надел все свои ордена, чтобы встретить меня. Дамы были в белых шелковых туалетах. И все было хорошо. Я уговорил сестру назвать его Александром; я дирижировал танцами; под моим руководством сервировали стол. Но когда все сели за стол и гости стали вставать один за другим и класть в колыбель свои подарки, — вот когда началось мое несчастье. Я ничего не привез. Забыл. А между тем все смотрели на меня, как я стоял красный как рак и шарил по жилетным карманам. И вдруг что-то толкнуло меня под руку. Я снял часы и положил их в колыбельку.

Дима бросил ножницы и серьезно пожал плечами.

— Но ведь он же еще не умел смотреть на часы?

— Я положил их в колыбельку, — повторил дядя. — И только на другой день, в поезде, вспомнил, что вместе с часами подарил твоему папе брелок. И с тех пор пошло и пошло. Что папа? Он бы прожил и без этого подарка! А я пропал. В два года я разорился дотла. Когда я проиграл князю Гагарину сорок тысяч, я приезжал, чтобы вернуть себе этот брелок. Но он был уже потерян, у них в доме все всегда пропадало.

Александр стоял посреди своей конуры, раскачиваясь на носках, засунув руки в карманы. «Это был я. Счастье дяди Гриши». Как бы сквозь стену он видел длинную сгорбленную фигуру в затасканном сюртуке. «Я похож на него. Вот что меня ожидает». Он видел себя в блестящей стенке термостата. «Хорош бы я был в мундире с серебряным кантом!» Собака засыпала в станке от усталости. Он снял с нее ремни, она тяжело спрыгнула на пол. «Дядино счастье не пошло мне впрок. Мне что-то не везет. Скоро, пожалуй, и меня начнут называть неудачником. В чем же мне не повезло?» Он загнул палец. «Наука. Еще?» Он загнул другой. «Жена».

Коротконогий, полный человек в мягкой шляпе, откинутой назад с мясистого лба, прошел мимо окна. У него была белая, как будто очерченная мелом, челюсть. Он молча снял шляпу и исчез. Александр не ответил на поклон. Он все качался на носках, чувствуя, как кровь заливает его глаза и стучит в висках.

— Вот почему я его ненавижу! Он напоминает мне этого парня, в которого я стрелял на Ходынском поле.

Он вдруг встретил глазами небритую морду дяди Гриши, смотревшего на него с изумлением. Ненависть прошла, когда он увидел желто-седые волосы и обрывок галстука, завязанный вокруг целлулоидного воротника.

— А! Сколько лет, — сказал он и подал дяде стул.

5

Постаревший ксендз сидел на ступеньках костела в широкополой шляпе.

— Боже мой, да он еще жив! — сказал Кастрен…

— А вот здесь мы с тобой воровали яблоки.

Кастрен кивнул головой.

«Ромб на петлице. Комбриг. — Александр взглянул на него и отвел глаза. — Я когда-то хотел быть военным. А он врачом. Мы обменялись».

Памятник Жертвам Революции стоял на том месте, где Черная баба когда-то торговала любимыми лакомствами гимназистов.

Знакомый фельдшер проехал мимо в дрожках, глядя прямо в спину кучера заплывшими глазами.

— Ты его не помнишь?

— Нет.

Александр назвал фамилию.

«О чем бы с ним поговорить? — Он смотрел на поредевшие виски Кастрена. — Я моложе, чем он».

— А ведь ты моложе, чем я, — сказал Кастрен. Он вытянул ногу на крыло пролетки. — Я не дал бы тебе двадцати девяти.

Они ехали, ехали без конца. А я дал бы тебе тридцать девять.

Прошла молочница, бренча пустыми бидонами. Бабы толпились у входа в больницу. Он когда-то хотел быть врачом. Ромб на петлице. Комбриг? Я бы иначе носил эту форму.

— Ты женат? По твоему письму я понял, что нет.

— Был женат, — сказал Кастрен. — Но что ж ты все обо мне расспрашиваешь? Ты-то что за это время делал? Ведь мы с тобой, должно быть, лет шесть не видались.

— Я? Лечил людей, возился с собаками. Из чулана под лестницей сделал себе лабораторию и все шесть лет старался доказать, что Гельмгольц был прав, утверждая, что мы различаем звуки только благодаря резонансу, колеблющему струны кортиева органа в наших ушах.

— Переезжай к нам, в Ленинград. — Кастрен задумчиво провожал глазами прохожих. — Переезжай, ведь здесь же трудно заниматься наукой.

Коротконогий, полный человек в мягкой шляпе, откинутой назад с мясистого лба, шел им навстречу. Он молча приподнял шляпу.

— Тебе кланяются.

Александр едва ответил на поклон.

— Ты знаешь, на кого похож этот человек? На Кущевского, — сказал Кастрен.

Его отец все с той же трубочкой в бритых бабьих губах стоял у ворот знакомого дома.

Он вынул трубочку, вытер рукой желто-седые усы и обнял сына.

6

Вудьке снилось, что он человек и стоит в очереди за мясом.

Мясники в окровавленных передниках точат ножи.

Добрая девочка в юнгштурмовке появляется за его спиной.

Очередь проходит, как день.

Он становится на задние лапы и кладет голову на прилавок.

— Позвольте, гражданин, а вы пайщик?

Он пайщик. Он скулит. Девочка треплет его по спине, берет на руки.

— Не покупайте, — говорит она шепотом, — не покупайте. Это собачье мясо.