Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Рассказы и повести; Скандалист, или Вечера на Васильевском острове: Роман

К синей реке явилась святая княгиня Ольга и, просвещенная чудесным видением, приказала на том месте построить собор. Это было в X веке, а в XIII из серого камня сложили стену, чтобы защитить собор от ливонских рыцарей. Внизу на песчаных берегах ездили в чешуйчатых панцирях немцы, и псковичи смотрели, щурясь, сквозь дырки бойниц. Потом, освободясь от врагов, обнесли город новой стеною, понастроили дома, проложили вокруг дороги и лет двести, вплоть до своевольства Ивана, князя московского, жили спокойно и счастливо.

Возле собора устроили торговую площадь, на площади вечно толкались и кричали, колокола же в соборе перезванивали с благосклонностью. После Иванова своевольства в огорчении построили каменный собор — на месте прежнего, деревянного, и стали богомольнее.

Так прожили еще триста лет, а от смерти княгини Ольги более восьмисот, когда на берегу реки, недалеко от дегтярных лавок, срубил себе дом Ефим сын Сергея, мастер по столярному делу.

2

Древнейший крестьянский род столяра Ефима восходил к глуби времен. Последние потомки его и доныне живут в городе Ярославле под именем купцов Поздеевых, отличаясь самым приметным образом густейшими золотисто-рыжими волосами на теле, по коему признаку их и узнают бывалые люди. Столяр Ефим, происходя из этого славного рода, носил, однако ж, фамилию Перегноя и, имея в себе означенный признак, был, кроме того, хром и сухощав. Характер угрюмый и нелюдимый заставил его много лет прожить в полном одиночестве. И лишь в поздних годах, уже явственно ощущая близкую старость, он стал задумываться над своею судьбою. И на третий год размышлений пожелал иметь сына.

В тот день никому не известный человек, рано утром спустившись к реке, заметил по дороге дом столяра Ефима и, заметив, решил украсть у него что придется. Но, подойдя к дому, он увидел столяра у окна с трубкой в зубах. Столяр сидел, закинув голову на спинку кресла, и, дымя обгорелой трубкой, говорил задумчиво сам с собою.

— Могу ли я себя назвать человеком благоустроенным? — спрашивал он и тотчас отвечал: — Да, я могу назвать себя человеком благоустроенным. Искусство моей работы вполне соответствует моему одиночеству.

— Сударь, — сказал никому не известный человек, — разрешите мне на короткий срок попросить у вас пять копеек.

— Благодаря старческим годам я не могу уже надеяться на продолжателя рода, — продолжал столяр, и он нахмурил рыжие брови в волненье, — но в соответствии своему ремеслу я намерен создать себе сына.

— Сударь, — сказал никому не известный человек, — поверьте, что только крайне отягченный материальными обстоятельствами, осмеливаюсь утруждать вас своей просьбою.

— Из дубового материала, — продолжал столяр, и он с силой задымил трубкой, — и в совершенстве по своему подобию. Из самого лучшего дуба, зубы из кости, глаза из стекла, по спине фанерой красное дерево.

Никому не известный человек поглядел на него с удивлением и, стащив молоток, что лежал с наружной стороны двери, отошел к реке.

Столяр, прихрамывая, походил по комнате, сел от окна к столу и снова задумался.

Рука его, согнувшись в локте, подпирала голову, дым летел от него клубами и свертывался над головой серой сетью. Так просидел он до ночи, а ночью засветил огарок свечи, вновь разжег потухшую трубку и принялся выбирать дерево. Свет в полутемном сарае долго ломал его тень на досках и бревнах и наконец остановился недвижно на коротком дубовом обрубке. Ефим долго хлопал по нему рукой, прислушиваясь к звуку, и, повернув из стороны в сторону много раз, подтащил к дому и ударил топором. Кусок дерева отлетел с легким звоном, и внутри как будто прозвенело что-то.

— Эге, — сказал Ефим и постоял минуту в спокойствии. Потом подхватил бревно топором и втащил в комнату.

Он плотно закрыл двери на ключ, торопливо походил вокруг обрубка и наконец принялся за работу.

— Ты у меня славный сын будешь, — говорил он, уставая и откидываясь назад, — искусным столяром тебя сделаю, сыне.

Так он проработал всю ночь и дерево рубил с такой осторожностью, что только к утру наметилась шея и мускулистые руки выступили из-под коры.

Ефим, почесывая спутанные волосы усталой рукою, присел на кровать и через минуту уже спал как мертвый.

Колокола над ним ударили ясным звоном, колокольный язык вплыл в комнату, тяжело качаясь, и сказал ему:

— Вставай, батька.

— Да я не сплю, — отвечал столяр и удивился. Он поднял голову, пососал потухшую трубку и присел на постели. Глаза его тотчас остановились на дубовом обрубке.

Весь он был испещрен плавными выемками по желтовато-серому телу. Ноги явственно выделялись, и широкие молодые ступни обнажались отчетливо. Шея едва выступила из-под плотной древесной массы, а на лице лежала еще не тронутая топором кора. Ефим посмотрел на него с любовью и вновь схватился за топор. Он работал до вечера, и к вечеру под каждым ударом, как бы от боли, завывало горячее древесное тело. Когда он встал, чтобы сменить заплывшую в бутылке свечу, был поздний час. Ефим отер пот со лба, отбросил в сторону топор и нож и остановился неподвижно.

— Сыне! Сыне! Молчишь? Сыне!