Собрание стихотворений и поэм

Ах, Шахри, Шахри… Когда я шептал твое имя, оно, заглушало грохот на-стырного свадебного барабана. Но ты, живущая в Ахвахе, как и прежде, далека от меня… Да и этот дождь также невыносим, как гримасы проклятого лейте-нанта. Не знаю, то ли капли, то ли слезы катятся по моему лицу?.. Прощай, дорогая Шахри!.. Покуда я роптал на свою несчастную долю, сидя под худым навесом, свадьба пошла на убыль, аульчане стали расходиться по домам. Вдруг где-то недалеко я услышал взволнованный голос Омара, который разыскивал своего пропавшего гостя. Я не откликнулся на его окрики, потому что очень гордился своим одиночеством. Омар покричав еще немного, стал с кем-то возбужденно разговаривать: — Нигде не могу найти своего кунака. Как сквозь землю провалился. — Никуда не денется, бедолага, — отозвался знакомый голос, — небось, перебрал мой «зятек» ахвахской бузы. Я вздрогнул от неожиданности, ибо голос этот принадлежал матери Шах-ри. — Ну, что ты, мама, — возмутился девический голосок, — все шутишь да шутишь. А если ему плохо сейчас?.. Сердце мое забилось, как свадебный барабан; и я еще сильнее прижался к скользкой стене незнакомого дома. Омар, распрощавшись с женщинами, пошел продолжать поиски, а Шахри с матерью стали стремительно приближаться ко мне. — О, Аллах!.. Наверное, они живут в этой сакле, — осенило меня. Одна-ко, спасаться бегством было уже поздно. Оставалось одно — прикинуться спя-щим выпивохой… Шаги приблизились, и я услышал прямо над ухом желанный голосок. — Расул, — дернула меня за рукав Шахри. Я молчал. — Расул, — громко воскликнула ее мать, тормоша меня за плечи. Я молчал. — Расул, — закричали они хором, пытаясь поднять меня с мокрого брев-на. Сопротивляться было бесполезно. И смешно… — Ага, — промычал я, притворившись подвыпившим. — Я Расул… А вы кто?.. — Мы, — возмутилась Шахри, — да неужели ты не узнаешь нас, несча-стный? — Нет… — затянул я нараспев, при этом зевая вполне натурально. — Что же будем делать? — озабоченно спросила Шахри у матери. — Может, потащим его к Омару?.. Одному ему не дойти. — Куда уж нам справиться с таким верзилой, остановила ее Кусун. — Не сидеть же ему под дождем, — чуть не плакала Шахри. — Ладно, — решительно воскликнула мать, — так и быть, переночует у нас. Подержи-ка его, пока я отворю ворота. Меня, как током ударило, когда Шахри обхватила мои плечи. Теперь уже не было никакой возможности выйти из этой дурацкой роли. Да, честно говоря, она мне чертовски нравилась, эта роль неудачливого выпивохи, заплутавшего в чужом ауле. Если Шахри всегда так заботливо будет меня обнимать, я, пожа-луй, пойду в актеры Аварского театра. — Пойдем, сынок, — устало вздохнула Кусун и поволокла меня с помо-щью Шахри, как мешок муки с аульской мельницы. Я не сопротивлялся. Я плыл по течению счастливой случайности, которая выпала мне за все мои минувшие страдания. — Вах! Да он промок, как теленок, угодивший в речку, — всплеснула руками Кусун, когда в комнате зажгли лампу. Я все еще прикидывался ничего не соображающим болваном и медленно раскачивался из стороны в сторону. — Да он же может простудиться, — запричитала Шахри, стягивая с меня проклятые сапоги… О, долгожданная любовь!.. Дороги, ведущие к тебе, так трудны. Много раз меня сбрасывали с крыши, и река уносила меня, и в огне я горел не однаж-ды. Но все это сущие пустяки по сравнению с тем мелким ахвахским дождиком, который я не смогу забыть никогда. Я не забуду, как Шахри ловкими движениями стащила с меня мокрый пиджак из кармана которого торчала районная газета с моими раскисшими сти-хами. Я не забуду и ту пронизывающую дрожь, которая пробежала по моему телу, когда Шахри смущенно стелила мне постель. — Я пойду, а ты, недотепа, сейчас же раздевайся и засыпай. — Угу, — мрачно буркнул я, широко открывая глаза. Необходимость притворяться отпала с уходом любимой. Я лениво стащил заляпанные аульской грязью штаны, из кармана которых шлепнулась на пол маленькая рыжая ля-гушка, неведомо как там очутившаяся. Я брезгливо отшвырнул ее ногой и, сбросив одежду, нагишом забрался под ватное одеяло Шахри. О, каким жарким мне оно казалось тогда… Вскоре я погрузился в то удивительное состояние, к которому можно по-добрать только один точный эпитет — райское. Через едва приоткрытую дверь мне было видно, как в соседней комнате блестит огонь в очаге, возле которого стоят мои сапоги, как два озябших ребенка. Мне было слышно, как где-то ря-дом льется вода, звонкой струйкой ударяясь о дно медного таза. Шахри уже ус-пела простирнуть мои брюки, и теперь они висели на веревке, напоминая кана-тоходца. Да и сам я чувствовал себя канатоходцем, который, оступившись, сва-лился с троса. И все-таки в моем сердце ликовала радость, ведь я находился в доме Шахри. Закрыв глаза, я стал мечтать, что так будет всегда. Я представлял города и страны, в которых мы побываем вместе с любимой, и уже было начал засы-пать, как вдруг неожиданно распахнулась дверь, и в комнату влетела Шахри. — Тебе ничего не нужно?.. — Нет, Шахри, ничего.. — Дождь прекратился. Окно открыть?.. — Как хочешь, Шахри, мне все равно… — А вдруг будет холодно?.. — Я из Цада . — Ах, а я чуть не забыла об этом, — усмехнулась она, открывая окно на-стежь. — Спит аул… — вздохнула Шахри мечтательно. — И молодые?.. — Не знаю. Спокойной ночи, — строго сказала она и вышла из комнаты так же неожиданно, как и вошла. — Спокойной ночи, — прошептал я ей вслед, про себя добавив множество замечательных эпитетов к ее имени (золотая моя, бесценная, черноокая и сизокрылая голубка Шахри!) Грустная и счастливая ночь. На грани, где эти чувства слились воедино, я сладко задремал… Но в этот миг возле моего окна раздался скрип сапог и по-слышался негромкий разговор, переходящий в шепот. Шум усиливался. Навер-ное, и Шахри услыхала его, потому что незаметно юркнула в мою комнату, ду-мая, что я уже сплю. Я притаился… В своих стихах я много раз описал этот замечательный обычай ахвахцев. Когда аульские парни спорят меж собой, к кому благосклонна их избранница, они приходят к ее дому и бросают в распахнутое окно свои разношерстные шапки. Девушка оставляет шапку того, кто мил ее сердцу, а остальные вышвы-ривает обратно. И мне нередко приходилось стряхивать пыль с моей коварно отвергнутой кепки. Этот ахвахский обычай я бы порекомендовал всему миру… Однако, как ни печально, он исчезает уже и в Ахвахе. Современная любовь го-ворит на ином языке… Но в ту незабываемую ночь хмельные и влюбленные парни столпились возле сакли Шахри, бросая поочередно свои шапки в окно. Разными были эти головные уборы, ведь время переменило вкусы аульских парней. Тут были и тяжелые чабанские папахи, и легкие войлочные шапочки, и даже фетровая шляпа какого-то фельдшера. Одновременно с дорогой каракуле-вой бухаркой в комнату Шахри влетела и краснозвездная фуражка лейтенанта. Невыносимая пытка ожиданием… Какую из всех предпочтет Шахри?.. Первую или последнюю?.. От ревности губы мои побелели и кровь останови-лась в жилах. Но мог ли я, случайный гость этой сакли, состязаться с такими джигитами?.. По сравнению с их орлиными шапками моя несчастная кепка по-ходила на ворона с перебитым крылом. Бедный поэт, отправляйся туда, откуда пришел… Но что я вижу?.. Неужели со мною может случиться то же, что случилось с одним балхарцем, который привез продавать кувшины в наше село. У этого балхарца была старая неуклюжая кляча. А в ауле как раз готовились к скачкам. На в пух и прах разряженных скакунах гарцевали прославленные наездники. Один шутник предложил балхарцу участвовать в состязаниях, на все ла-ды расхваливая его тощую кобылу. Тот охотно согласился. И вот начались скачки… Взмыленные кони, обгоняя друг друга, неслись по кругу. И только кляча балхарца невозмутимо плелась в самом хвосте. Один круг, второй, третий… На четвертом самые отборные скакуны вы-бились из сил, а кобылка балхарца, не спеша обошла всех и победила. Я замер… Шахри по одной стала выбрасывать шапки из окна. Гордая ка-ракулевая папаха плюхнулась в лужу, и чабанская папаха вылетела, как баран из кошары. За ней последовала бедная шляпа фельдшера, и фуражку лейтенан-та постигла та же участь. Видимо, лейтенант не поверил своим глазам, потому что тут же забросил фуражку обратно. Но она снова вылетела из окна. На улице поднялся страшный шум, и тогда Шахри выглянула в окно с лу-кавой улыбкой: — Вы опоздали на целую жизнь, — торжественно сообщила она, подни-мая над головой мою помятую мокрую кепку. Шум внезапно смолк. Как дети, несправедливо получившие пощечину, парни нехотя убрались восвояси. — Шахри, — шептал я пересохшими от волнения губами, — неужели ты выбрала меня?.. Но ее давно уже не было в комнате. И только моя замечательная кепка одиноко лежала на подоконнике в озерке печального лунного света.