Собрание стихотворений и поэм

Споткнулся штурм, как конь, на полдороге И медленно попятился назад. Полковник Пулло тотчас же в тревоге Поднес трубу подзорную к глазам.

Солдата обезглавленное тело Покоилось, как прежде, под скалой… Каким недобрым ветром оголтелым Его в края чужие занесло?

Какое ему дело до аулов, Что стиснуты в объятиях вершин, Когда под Вязьмой или же под Тулой Его село просторное лежит?

Где немощная мать до резкой боли В пустую даль глядит из-под руки И причитает горестно: — Соколик, Неужто сочтены твои деньки?

Но он лежит, ответить ей не в силах, Беспомощные крылья распластав. И имя материнское застыло На искаженных мукою устах.

А рядом с ним валяется папаха Лихого изо всех лихих рубак, Который умер с именем Аллаха На искаженных яростью губах.

Лишь барабан по склону, громыхая, Бессмысленно несется наугад, Как будто обвиненье предъявляет Затеявшим кровавый этот ад.

Кто виноват?.. Грядущее рассудит И все поставит на свои места. Оно не терпит сказанного всуе, А к истине дорога непроста.

V.

Уже сгустились сумерки, и бой Оглох, окаменел, лишился зренья… Казалось, что он замер сам собой И тишиной прикинулся на время.

Мюриды уцелевшие взошли На высший пик аварской цитадели, Где наскоро убитых погребли И шепотом «ла иллаха» запели.

Но поклялись, что все они умрут, Не примирившись с кровными врагами… Свободной птицей билось на ветру Зеленое простреленное знамя.

Три месяца минуло с той поры, Как началось великое сраженье, Три чуда небывалых сотворив, Достойных и доныне поклоненья.

Одно из них зовется Ахульго, Холм ашильтинский — крепость и могила, Что и видавших виды стариков Трехмесячным упорством поразило.

Другое безымянно, как и тот Безусый барабанщик из России, Что, повинуясь долгу, шел вперед, До хруста стиснув палочки прямые.

А третье чудо — это Ахбердил, Который терпеливо и отважно Клинком булатным из последних сил Тропинку прорубил в чащобе вражьей.

Нашлись, по правде, злые языки, Подвергшие сомненью этот случай: Мол, как пройдешь сквозь русские штыки, Когда их больше, чем камней на круче?

Тогда имам прервал напрасный спор, Воскликнув громко:— Кто не знает страха, Того не колет штык, не жжет позор! Знать, таково желание Аллаха.

Все чудеса, мюриды, впереди — И подвиги, и битвы, и награды. Мы штык ружейный вырвем из груди И оглушим врага его прикладом.10

Пусть для погибших на горе святой Каменьев не хватило для надгробий, Но ненависти хватит нам с лихвой, Ведь наш последний час еще не пробил.

Навек прощайте, львиные сердца, И башня, возведенная Сурхаем11, Где Алибек Аварский12 до конца С врагами бился, кровью истекая.

Навек прощайте, яростные дни И сном тяжелым скованные ночи, И смелый сокол из Балахуни, Чьим именем стращали ханских дочек.

И гордый Малачи13 из Ашильты, Что самого Ермолова тревожил, И Бартихан14 — отцовский брат, и ты, Джамалутдин — мой маленький заложник.

Навек прощай, Набатная гора! Мы нынче покидаем твои склоны С надеждой, что придет еще пора, Когда героев вспомнят поименно.

Пусть вырублены мощные стволы, Но корни мерно дышат под землею — Они ростками вырвутся из мглы И зазвенят зеленою листвою.

… Когда войска пришли на Ахульго, Оглохшую от выстрелов и гама, В живых не отыскали никого, Но и средь мертвых не нашли имама.

Помчался с донесением гонец Под грохот полкового барабана: Мол, побежден и сломлен, наконец, Шамиль — имам Чечни и Дагестана.

На радостях, судьбу благодаря, Раздали щедро царские медали Убогим инвалидам, матерям И вдовам, почерневшим от печали.

Сиротам бедным и старухе той, Что вдаль все еще глядела неустанно, Пытаясь услыхать в глуши родной Звучанье полкового барабана.

VI.

Сто легенд сложили о войне, Но одна, как истина, бесспорна — Сына привязал Шамиль к спине И взлетел над бездной туром горным.

Следом за имамом Ахбердил Взвился над рекою, точно сокол. Только тот, кто выбился из сил, Стал добычей жадного потока.

Собственному страху вопреки В гневные, бушующие волны Раненые, дети, старики Падали и гибли добровольно.

Среди них была и Патимат, Нежная, как лань, сестра имама. Но и та, не отступив назад, Прыгнула в поток с ребенком малым.

До сих пор Андийское Койсу Бережет в коричневом суглинке Каждую горючую слезу, Каждую горячую кровинку.

И поет гортанная вода С душераздирающей тоскою О далеких яростных годах, О безвестных пламенных героях.

… Между тем в Чечне имама след Через две недели отыскался. И еще суровых двадцать лет Он с войсками царскими сражался.

И четырехпалый Ахбердил, Наточив клинок булатный рьяно, Множество еще осиротил Полковых победных барабанов.

С криками «лахавула алла» Наносили воины удары. Двадцать лет их славные дела Поражали русского сардара.

Но когда им было нелегко, Утешал Шамиль больных и слабых. Глядя в направленье Ахульго, Восклицал он: «Ты —моя Кааба 15!»

Даже на Гуниб-горе и там, Где зашла его былая слава, Обращался мысленно имам К твердому, как сталь, Ахбердилаву.

И, плененный, в лагере врагов Повторял он, словно стих Корана: — Ахбердил, ты лучший из сынов Доблестных Чечни и Дагестана. Базалай

Жил Базалай среди гор, Слыл оружейником он. Лучшим кинжалам с тех пор Имя дают «базалай».

*