Сочинения в четырех томах. Том 1

— Слушай, — перебил я его. — Задавай вопросы без лишних вступлений. Не понравятся — отвечать не буду, вот и все.

— Ты безумно прямолинеен, — посетовал он. — Ну ладно. Что ты имел в виду, говоря, что мать оставляла тебя именно с такими людьми, и какая связь между ней и наркотиками?

Я вкратце обрисовал процедуру подкидывания меня к Деборам, Самантам и Хлоям и сказал, чем я им обязан. По растерянному выражению лица Джереми я понял, что у него было совсем другое детство.

— С наркотиками дело обстоит сложнее, — продолжал я. — Я толком ничего про них не понимал, пока не вырос. Да и после того, как мне исполнилось двенадцать, я видел ее всего раз… в тот день, когда она забрала меня от гомосексуалистов и отвезла на скаковую конюшню. Но, сколько помню, она всегда принимала наркотики. Иногда я жил с ней неделю-другую, и меня всегда окружал этот запах, резкий, едкий запах. Много лет спустя — мне было уже за двадцать — я узнал, что это за запах… это была марихуана. Гашиш. Я курил его, когда был совсем маленьким. Однажды, когда матери не было дома, один из ее приятелей сунул мне «косячок». Вернувшись, мать пришла в бешенство. Понимаешь, она по-своему хотела, чтобы я рос нормальным мальчиком. В другой раз ее дружок дал мне «кисленькое». Она была просто вне себя от ярости.

— «Кисленькое», — повторил Джереми. — Ты имеешь в виду ЛСД?

— Да. Я не понимал, почему она так сердится. Тот мужчина засмеялся, и она дала ему пощечину. — Я помолчал. — Она старалась оберегать меня от наркотиков. Наверное, она умерла от героина, хотя сам я никогда не видел его у матери.

— Почему ты думаешь, что она умерла от героина? Я долил в бокал шампанского.

— Об этом говорили владельцы скаковой конюшни, у которых я жил, — Маргарет и Билл. Вскоре после переезда к ним я как-то вошел в гостиную в самый разгар жаркого спора. Я понял, что речь идет обо мне, лишь когда, увидев меня, они резко прервали разговор. Я только уловил: «Она — героин»… Смешно, но тогда мне было приятно, что мать считают героиней. Я сразу почувствовал к ним расположение. Но вскоре понял, что на самом деле Маргарет хотела сказать «она — героинистка», и спросил ее об этом.

Оказывается, они с Биллом знали, что мать принимает героин, но понятия не имели, куда она уехала. Они подозревали, что мать умерла, и, конечно, догадывались о причине смерти, но молчали, чтобы не сделать мне больно. Они были добрые люди. Очень добрые.

— Извини, — сказал Джереми, покачав головой.

— Ничего. Это было очень давно. Я никогда не горевал по матери. Теперь мне кажется это очень странным, но тогда я ничего не чувствовал.

Я горевал по Чарли. Мне было пятнадцать, и скорбь моя была глубокой и сильной, но скоро на смену ей пришло иное чувство — более ровное, размытое, которое я испытывал и сейчас. Наследством Чарли я пользовался каждый день — и буквально — его фотооборудованием, и в переносном смысле — знаниями, которыми он со мной поделился. Ему был я обязан каждой своей фотографией.

— Попробую связаться с телевизионщиками, — сказал Джереми.

— Ладно.

— А ты поедешь навестить бабушку.

— Придется, — удрученно вздохнул я.

Джереми улыбнулся уголками губ.

— Где же нам ее искать? Я имею в виду Аманду. Если мать тебя все время кому-то подбрасывала, наверное, она и с Амандой поступала так же. Ты об этом не думал?

— Думал.

— И что же?

Я молчал. Все эти люди — Хлоя, Саманта, Дебора — остались в далеком прошлом и превратились в безликие тени. Случись мне увидеть их теперь, я бы никого не узнал.

— О чем ты думаешь? — требовательно спросил Джереми.

— Ни у кого из них не было пони. Я бы это помнил. Я никогда не бывал там, где фотографировали Аманду.

— А, понимаю.

— Кроме того, — продолжал я, — навряд ли за ней присматривали те же самые люди: это ведь большое одолжение. Я сам редко жил дважды в одном и том же месте. Мать старалась равномерно распределять нагрузку.

— Это все так странно, — вздохнул Джереми.

— Быть может, я смогу найти один дом, где я жил, — нехотя проговорил я. — Всякое бывает. Но учти: не исключено, что теперь там живут другие люди. Вряд ли они что-нибудь знают об Аманде.

— Это мысль! — оживился Джереми.

— Но в успехе я сомневаюсь.

— Все равно попытаться стоит.

Сделав еще несколько глотков шампанского, я задумчиво взглянул на комод, где лежала оранжевая коробка Джорджа Миллейса, и внезапно отбросил все колебания. В самом деле, почему бы не попытаться?

— Так как ты решил? — спросил Джереми.

— Ладно. — Я взглянул на него. — Если хочешь, оставайся. Но Амандой я сегодня заниматься не буду. Мне нужно разгадать другую головоломку. Вроде как клад ищу, правда, найду или нет — неизвестно. В общем, нужно кое-что выяснить.

— Э-э… я… — замялся он.

Я встал, взял коробку и положил ее на стол.

— Скажи, что ты об этом думаешь? — спросил я.

Он снял крышку и внимательно просмотрел содержимое коробки. Потом разочарованно взглянул на меня.

— Да здесь же… ничего нет.

— М-мм. — Я сунул руку в коробку и вытащил прозрачную полоску негатива размером примерно шесть на семнадцать сантиметров. — Посмотри-ка на свет.

Он взял негатив и поднял его к свету.