Сочинения в четырех томах. Том 1

Рассвет мгновенно уловил мой волевой импульс и, хоть был немало удивлен, воспринял это как руководство к действию. За долгие годы работы мне не раз приходилось сталкиваться с подобным проявлением чуткости. Я знал, что, наделенная необычайными телепатическими способностями, лошадь реагирует на малейшие колебания настроения всадника, и все же был поражен и тронут тем, как верно понял меня Рассвет.

А потому мы с ним, в общем-то довольно уравновешенные создания, оставили присущий нам здравый смысл и, что уж вовсе было нам несвойственно, целиком положились на удачу. Прежде чем совершить прыжок, Рассвет обычно примерялся к расстоянию до препятствия. Но, зараженный моим нетерпением, трижды начинал толчок слишком рано, и мы с силой задели верхнюю часть трех изгородей — неслыханный промах для великолепно выезженного Рассвета. Правда, приближаясь к последнему препятствию, Рассвет вернулся к своей испытанной манере и перемахнул через изгородь, как будто она была не более чем тенью под его копытами.

Мы боролись до конца, но отстали на 3/4 корпуса, и победа досталась другой лошади, которая была выносливей и резвее Рассвета и, должно быть, сегодня чувствовала себя лучше, чем он.

Я завел своего скакуна за ограду, и, пока ослаблял подпругу, он то и дело всхрапывал и рвался вперед — кто сказал, что Рассвет смирнее коровы? Виктор Бриггс наблюдал за нами по-прежнему безучастно. На лице его не дрогнул ни один мускул.

Когда я уже стоял на весах, ко мне подошел Гарольд.

— Мне очень жаль, — сказал я ему.

— Переодевайся, я подожду, — только и ответил он, неопределенно хмыкнув.

Я кивнул и пришел в раздевалку. Раздевшись донага, я вновь вернулся на весы, чтобы сообщить контрольные цифры перед заездом на Панцире.

— Смотри не сверни шею, — сказал Гарольд, принимая от меня седло. — Этим ты никому ничего не докажешь, просто все увидят, что ты набитый дурак.

— Все под богом ходим.

— Я тебя предупреждал, — сказал напоследок Гарольд и вышел из весовой с седлом под мышкой.

Я почувствовал, что он призывает меня к благоразумию не всерьез, а больше так, для очистки совести. Возможно, ему тоже не нравится, что Виктор Бриггс придерживает лошадей. Если остановить его можно, только рискуя сломать позвоночник, — что ж, я готов.

В отличие от покладистого Рассвета, четырехлетний Панцирь отличался довольно скверным характером, и заставить его чисто взять препятствие было так же непросто, как малолетнего преступника — прилежно делать уроки.

Я всегда считал, что хладнокровием и твердостью могу сдержать клокочущую в нем ярость, которая заставляет его бороться с жокеем, кусать других лошадей и пытаться сбросить седока у каждой изгороди. Уж не знаю, что нашло на него сегодня, только он стал совершенно неуправляем. Я был готов к любым вывертам, но когда он в третий раз попытался избавиться от меня у препятствия, не выдержал и с силой огрел его кнутом. «От тебя не ожидал», — прочел я обиженные мысли Панциря. Не сердись, малыш, я и сам не ожидал от себя такого.

Потом мы слились воедино и в стремительном полете понеслись над землей, напрочь забыв о благоразумии. Один барьер, другой, третий… Не щадя живота, я выворачивался наизнанку ради Виктора Бриггса.

Но этого, как видно, было мало. Панцирь пришел к финишу третьим из четырнадцати — не так уж плохо, учитывая его возможности. Отстал всего лишь на полтора корпуса. И все же — третий.

А Виктору Бриггсу нужны победы. Не будет побед — станет искать поражений. Как прежде. Как три года назад, когда я и моя душа были молоды.

Понуро побрел я к бару, где мне назначила встречу Мари Миллейс. Господи, как я устал.

Глава 12

Мари сидела в кресле и беседовала с женщиной средних лет, в которой я с удивлением узнал леди Уайт.

— Я подойду попозже, — сказал я, собираясь уходить.

— Нет-нет, — запротестовала леди Уайт, вставая, — Мари очень нужно поговорить с вами, я знаю. — Она улыбнулась, но настороженный страдальческий взгляд выдал состояние ее души, а в уголках рта резко обозначились морщинки неутихающей боли. — Мари рассказала мне, как много вы для нее сделали.

— Ничего особенного, — покачал я головой.

— Мари думает иначе.

Женщины улыбнулись друг другу, расцеловались на прощанье, и леди Уайт, слабо помахав мне рукой, вышла из бара. Я проводил ее взглядом. Хрупкая, сломленная женщина, не слишком успешно пытающаяся делать вид, будто никто в мире не знает о ее беде.

— Мы вместе учились в школе, — сказала Мари Миллейс. — А в выпускном классе жили в одной комнате в общежитии. Я ее очень люблю.

— Вы, конечно, знаете о…

— О Дане ден Релган? Да, — кивнула Мари. — Хотите выпить?

— Спасибо. Лучше пойду принесу чего-нибудь вам.

Я заказал ей джин с тоником, а себе — кока-колу и расположился в кресле, где только что сидела леди Уайт.

Мне нравился этот бледно-зеленый бар с бамбуковой мебелью. Здесь редко бывало людно. Обычно, как и сейчас, посетителей почти не было. Отсюда было не слишком удобно следить за ходом соревнований — бар располагался высоко над трибунами, вдалеке от площадки для выводки и букмекеров, зато, в отличие от холодных трибун, здесь было тепло.