Сочинения в четырех томах. Том 1

— Заходи, сперва выпьем немного, — сказала Клэр, широко распахнув передо мной дверь. — Ну и погодка!

Я шагнул через порог из ноябрьской стужи и сырости. Клэр повела меня не вниз, на кухню, а в длинную, мягко освещенную гостиную, занимавшую почти весь первый этаж. Я огляделся: уютная, но незнакомая комната.

— Узнаешь? — спросила Клэр.

Я покачал головой.

— Ну-ка, скажи, где ванная?

— На втором этаже, первая дверь направо, голубой кафель, — ответил я без запинки.

— Прямо из подсознания, — засмеялась она. — Странно, правда?

В дальнем углу горел голубой экран, мелькали чьи-то лица. Клэр выключила телевизор.

— Может, хочешь досмотреть?

— А, — она махнула рукой, — ерунда. Очередная лекция о вреде наркотиков. Горе-специалисты. Несли тут какую-то чушь. Ну что, выпьем? Чего тебе налить? Есть вино…

Она показала на уже открытую бутылку бургундского, и мы решили ее прикончить.

— До того, как ты пришел, выступал какой-то дохляк, — сказала Клэр, — и вешал лапшу на уши: дескать, каждая пятая женщина принимает успокоительное, а из мужчин — только каждый десятый. Объяснил это тем, что бедные крошки ну совершенно не приспособлены к жизни — хрупкие беспомощные лапочки. Смех.

— Почему?

— Думаю, врачам, выписывающим рецепты, и в голову не приходит, что эти хрупкие беспомощные лапочки делают с лекарствами, — ухмыльнулась Клэр.

— А они, между прочим, премиленько добавляют их мужу в суп, и в котлетки, и в десерт, и тот все проглатывает, когда приходит с работы.

Я расхохотался.

— Зря смеешься. Так оно и есть. Ну, например, если у бедной крошки муж — здоровенная тупая скотина и поколачивает ее, или она хочет, чтобы он поменьше приставал к ней с глупостями, — чего проще: подмешиваешь славный, совершенно безвкусный порошок муженьку в компот — и никаких проблем.

— Какая великолепная теория.

— Это не теория. Это суровая правда жизни.

Мы сидели друг против друга в обитых бледным бархатом креслах и потягивали холодное вино. Пастельных тонов обои и мебель, приглушенный свет, и на этом фоне ярким живым пятном, в черных брюках и алой шелковой блузке, — Клэр. Девушка, твердо стоящая на земле и знающая, чего хочет. Уверенная в себе. Решительная и умная. Не то что нежные нетребовательные создания, которых мне случалось приводить домой.

— В субботу смотрела скачки, — сказала она. — Тебя показывали по телевизору.

— Не думал, что ты интересуешься скачками.

— С тех пор, как увидела твои фотографии, не пропускаю ни одной. — Она сделала глоток. — Послушай, ты жутко рискуешь.

— Не всегда.

Она спросила, почему, и я, к своему удивлению, рассказал ей все.

— Но ведь это нечестно, черт побери, — сказала она, поморщившись.

— Жизнь — сплошная нечестность. Приходится с этим мириться.

— Мрачная философия.

— Не обращай внимания. Немного рисуюсь, вот и все. На самом деле я принимаю жизнь такой, какая она есть. Думаю, что ни делается, все к лучшему.

Клэр покачала головой и, допив до дна, спросила:

— А если всерьез расшибешься, что тогда?

— Смотри, накаркаешь.

— Да нет, ты меня не понял. Я хочу спросить, что с тобой будет в плане работы?

— Залижу раны — и снова в седло. Пока болеешь, лучшие лошади достаются другому жокею.

— Блеск. Ну, а если останешься инвалидом?

— Тогда плохи мои дела. Ни скачек, ни денег мне больше не видать. Придется искать посильную работу.

— А если погибнешь?

— Ну, это вряд ли, — ответил я.

— Думаешь, ты заговоренный?

— Конечно.

Она внимательно изучала мое лицо.

— Впервые встречаю человека, который так, между прочим, рискует жизнью по пять дней в неделю.

— Ты преувеличиваешь. Но если действительно не повезет, существует Фонд помощи жокеям-инвалидам.

— Что это за фонд?

— Он в основном складывается из частных пожертвований и занимается всякого рода благотворительностью: поддерживает вдов и сирот погибших жокеев, оказывает помощь тем, кто на всю жизнь обречен ходить на костылях или прикован к постели или инвалидной коляске; следит, чтобы на старости лет жокеям-инвалидам не пришлось побираться ради куска хлеба или брикета угля.

— Хорошее дело.

Мы допили вино и, немного погодя, поехали в небольшой французский ресторанчик, стилизованный под деревенский трактир: низкие, грубо сколоченные столы из некрашеных досок, тростник на полу и оплывшие свечи, воткнутые прямо в бутылки. Еда оказалась такой же непритязательной, как и убранство, и, конечно, ничего общего с французской кухней не имела, но Клэр, казалось, это ничуть не смущало. Мы ели телятину под белым соусом и старались не вспоминать, каков он на вкус во Франции, куда Клэр, так же, как и я, часто ездила, правда, не участвовать в скачках, а просто отдыхать.

— Поедешь в этом году во Францию? — спросила Клэр.

— После Рождества. Здесь все замерзает, и тогда скачки устраивают в Кан-сюрмер — на Южном побережье.

— Здорово.

— Там тоже будет зима, и я еду работать, но в общем-то, действительно, неплохо.

Она снова заговорила о фотографии: хорошо бы заехать ко мне в Ламбурн и еще раз посмотреть «Жизнь жокея».

— Не беспокойся, если передумала, я не обижусь.