Содом и Гоморра

После заставы, когда экипаж на мгновение остановился так высоко над морем, что от вида на светло-голубую бездну, словно от взгляда с вершины вниз, слегка кружилась голова, я открыл окошко; в отчетливо слышном шуме каждой разбивающейся о берег волны, таком нежном и таком четком, было что-то возвышенно-прекрасное. Ведь опрокидывая наш обычный взгляд на вещи, он, пожалуй, словно измерительный прибор, подсказывал нам, что расстояние по вертикали, вопреки нашим привычным понятиям, можно уподобить расстоянию по горизонтали, и что, хотя небо становится к нам ближе, но оба эти расстояния не так уж огромны, а для звука, который их пробегает, как, например, ропот морской зыби, они еще меньше, потому что среда, которую он должен пересечь, чище и прозрачней. И в самом деле, если вернуться назад на каких-нибудь два метра до заставы, уже не слышен будет этот ропот волн, но когда на его пути не стоит двухсотметровая скала, ничто не мешает ему звучать с нежной, тонкой и мягкой определенностью. Я думал о том, что он бы восхитил бабушку, ведь ее восхищали все проявления природы и искусства, в простоте которых сквозило величие. Восторгу моему не было пределов, он возвышал все вокруг. Меня умиляло, что Вердюрены прислали за нами на вокзал экипажи. Я сказал об этом княгине, но она, кажется, подумала, что я чересчур преувеличиваю простую вежливость. Я знаю, позже она призналась Котару, что я показался ей очень восторженным, а он ответил, что я слишком возбудим и мне бы следовало принимать успокоительные и заниматься вязанием. Я обращал внимание княгини на каждое деревце, на каждый домик, утопающий в розах, я призывал ее всем любоваться и рад был бы заключить в объятия ее самое. Она заметила мне, что я, по-видимому, наделен даром к живописи и странно, что мне этого еще никто не сказал. Но она признала, что местность эта и впрямь живописна. Мы проехали через взобравшуюся высоко-высоко деревеньку Англесквиль, Engleberti Villa

, как сказал нам Бришо. «Но вы уверены, княгиня, что сегодняшний обед состоится, несмотря на смерть Дешамбра?» – спросил он, не сообразив, что коль скоро мы уже сидим в экипажах, которые приехали за нами на вокзал, то это и есть ответ на его вопрос. «Да, – отвечала княгиня, – господин Вельдюлен настаивал на том, чтобы обед не откладывали, чтобы помешать жене пледаваться всяким мыслям. И потом, она столько лет принимала по средам, никогда не пропуская этого дня, что отказ от этой привычки может на нее подействовать. Она последнее время ужасно нервничает. Господин Вердюрен очень радовался, что вы приедете обедать нынче вечером, потому что знал, что для госпожи Вердюрен это послужит большим утешением, – сказала она мне, забыв, что немного раньше притворилась, будто никогда обо мне не слышала. – Мне кажется, что будет лучше, чтобы вы

ничего такого не говорили при

госпоже Вердюрен», – добавила княгиня. «Хорошо, что вы предупредили, – простодушно заметил Бришо. – Я передам ваш совет Котару». На мгновение экипаж остановился. Потом он опять тронулся с места, но колеса теперь катились бесшумно, хотя, пока ехали по деревне, они громыхали. Мы уже ехали по аллее, ведущей к замку, и на крыльце нас поджидал г-н Вердюрен. «Хорошо, что я надел смокинг, – сказал он, с удовольствием отметив, что „верные“ тоже в смокингах, – ведь у меня такие элегантные гости». Я извинился за мой пиджак, а он ответил: «Да ладно вам, все прекрасно. Мы тут обедаем по-товарищески. Я бы предложил вам один из моих смокингов. Но вам он не подойдет». Войдя в вестибюль замка Распельер, Бришо сердечно пожал Хозяину руку с намеком на соболезнования по случаю смерти пианиста, но тот никак на это не отозвался. Я сказал ему, что восхищен здешними краями. «Вот и прекрасно, хотя вы еще ничего не видели, мы все вам покажем. Почему бы вам не погостить у нас какое-то время? Воздух тут отменный». Бришо опасался, что смысл его рукопожатия ускользнул от г-на Вердюрена. «Ну что вы скажете! Бедный Дешамбр!» – произнес он вполголоса, опасаясь, что г-жа Вердюрен где-то недалеко. «Ужасно», – бодро откликнулся хозяин дома. «Такой молодой», – продолжал Бришо. Г-н Вердюрен, в раздражении от того, что приходится тратить время на ненужные разговоры, торопливо отозвался с тоненьким стоном, в котором звучало не горе, а нетерпение: «Да, но что вы хотите, мы тут бессильны, от наших слов он не воскреснет, не правда ли?» И тут же к нему вернулось веселое дружелюбие: «Что ж, дорогой мой Бришо, избавляйтесь от ваших вещей. Сегодня у нас буйабес, а он ждать не любит. Главное, ради всего святого, не говорите о Дешамбре с госпожой Вердюрен! Вы знаете, она умело скрывает свои чувства, но она воистину болезненно чувствительна. Клянусь вам, когда она узнала, что Дешамбр умер, она чуть не разрыдалась, – язвительно добавил г-н Вердюрен. Можно было подумать, что жалеть о друге, которого знаешь тридцать лет, – признак слабоумия; с другой стороны, нетрудно было догадаться, что неразрывный союз г-на Вердюрена и его жены не обходился без постоянного осуждения с его стороны и что нередко она его раздражает. – Если вы с ней об этом заговорите, ей опять станет дурно. Только этого не хватало, ведь прошли какие-нибудь три недели после ее бронхита. А роль сиделки в таких случаях достается мне. Сами понимаете, я уже сыт этим по горло. Печальтесь о судьбе Дешамбра в душе, сколько вам будет угодно. Думайте о нем, но не надо о нем говорить. Я его очень любил, но жену люблю еще больше и надеюсь, вы меня не осуждаете. Кстати, вот Котар, спросите хоть у него». В самом деле, он знал, что семейный врач умеет оказать множество небольших услуг, например дать совет не предаваться печали.