Содом и Гоморра

Саньета позвали на роль «болвана», но он объявил, что в вист играть не умеет. А Котар, видя, что до отхода поезда осталось не так уж много времени, тут же сел за партию в экарте с Морелем. Г-н Вердюрен, рассвирепев, безжалостно набросился на Саньета: «Вы ни во что играть не умеете!» – кричал он в ярости от того, что упустил случай сыграть в вист, и в упоении от того, что улучил случай выбранить бывшего архивиста. Тот в ужасе попытался шутить: «Ну что вы, – произнес он, – я умею играть на рояле». Котар и Морель сели друг напротив друга. «Вам начинать», – произнес Котар. «Давайте подойдем поближе к карточному столу, – предложил г-ну де Камбремеру г-н де Шарлюс, видя скрипача в обществе Котара. – Как интересно, что вопросы этикета в наше время утратили значение. Единственные доставшиеся нам короли, по крайней мере во Франции, – это короли карточные, и мне сдается, что они в изобилии стекаются в руки юного виртуоза», – добавил он вскоре, восхищаясь Морелем и всем, что он делал, даже тем, как он играет в карты, а кроме того, желая ему польстить и как-то объяснить, зачем сам он склонился над плечом скрипача. «Бьем козирём», – сказал Котар, входя в роль шулера-иностранца, и все расхохотались, как хохотали его студенты и глава клиники, когда мэтр, иной раз у постели тяжелобольного пациента, отпускал с неподвижным взглядом эпилептика одну из своих излюбленных грубоватых шуточек. «Я не слишком понимаю, как мне дальше играть», – сказал Морель, советуясь с г-ном де Камбремером. «Да как хотите, все равно он вас обыграет, так или сяк». – «Так или сяк… Адель Изаак?[265]

 – произнес доктор, украдкой бросив на г-жу де Камбремер вкрадчивый и благосклонный взгляд. – Вот это была воистину дива, Кармен, каких в наши дни не увидишь. Она изумительно подходила к этой роли. А еще мне нравилась Кармен в исполнении Нинон Валлен»[266]

. Маркиз встал, состроив презрительно-хамскую мину, какая бывает у знатного гостя, не понимающего, что оскорбляет хозяина дома, когда дает почувствовать, что не уверен, достойны ли другие гости того, чтобы с ними общаться; такой посетитель, прикрываясь привычкой, свойственной англичанам, пренебрежительно осведомляется: «Кто этот господин, тот, который играет в карты? Какая у него профессия? Чем он торгует

? Я предпочитаю знать, с кем оказался в одной компании, чтобы не знакомиться с кем попало. А когда вы любезно его мне представляли, я не расслышал имени». Если бы г-н де Вердюрен, поверив г-ну де Камбремеру, в самом деле представил его остальным гостям, маркизу бы это пришлось не по вкусу. Но, понимая, что это отнюдь не требуется, хозяин дома счел за благо напустить на себя благодушный и скромный вид, ничем не рискуя. С тех пор, как Котар стал известным профессором, г-н Вердюрен еще больше гордился тесной дружбой с доктором. Но выражалась его дружба уже не так простодушно, как когда-то. Пока Котара мало кто знал, стоило кому-нибудь заговорить с г-ном Вердюреном о лицевой невралгии его жены, он отвечал с наивным самолюбием человека, уверенного, что его знакомые сплошь известные люди и даже их семейного учителя пения знают все: «Что делать, если бы у нее был рядовой врач, можно бы поискать кого-то получше, но если вас лечит Котар (это имя он произносил как „Бушар“ или „Шарко“)[267]

, тут уж ничего больше не придумаешь». На сей раз г-н Вердюрен прибег к обратному методу и, уверенный, что г-н де Камбремер наверняка слышал о знаменитом профессоре Котаре, прикинулся простаком. «Это наш семейный врач, золотой человек, мы его обожаем, а он ради нас в огонь и в воду готов, это не врач, а друг; не думаю, что вы его знаете или что его имя вам что-то говорит; как бы то ни было, для нас это имя прекрасного человека и дорогого друга, Котара». Скромность, с которой он пробормотал это имя, обманула г-на де Камбремера, предположившего, что речь идет о ком-то другом. «Котар? Вы, часом, говорите не о профессоре Котаре?» До них как раз доносился голос вышеозначенного профессора, который задумался над ходом противника и говорил с картами в руке: «А Посейдон и по сей день там…» – «Да, верно, он профессор», – отозвался г-н Вердюрен. «Как, профессор Котар! Вы не ошибаетесь? Вы уверены, что это тот самый? Тот, что живет на улице дю Бак?» – «Да, на улице дю Бак, 43. Так вы его знаете?» – «Да его все знают. Это знаменитость! Все равно как если бы вы спросили, знаю ли я Буффа де Сен-Блеза, или Куртуа-Сюффи[268]. Пока я его слушал, мне стало ясно, что он не обычный человек, потому-то я и позволил себе о нем спросить». – «Ну и как же нам играть? С козырей?» – вопрошал Котар. Потом с вульгарностью, неуместной даже в отчаянном положении солдата, привычными для него словами выражающего презрение к смерти, и вдвойне нелепой в устах досужего картежника, ничем не рискующего, Котар внезапно решился, помрачнел, затем вспыхнул и, подражая тому, кто ставит на карту жизнь, пошел с козыря, воскликнув: «Да наплевать в конце-то концов!» Ход был неудачный, но за ним последовало утешение. Посреди гостиной в большом кресле г-жа Котар, не устояв против обычных для нее непреодолимых последствий обеда, после напрасной борьбы поддалась сморившему ее легкому пространному сну[269]. Напрасно она время от времени выпрямлялась, улыбалась (не то в насмешку над своей слабостью, не то из опасения, как бы не оставить без ответа какую-нибудь обращенную к ней любезность); все равно она вновь невольно впадала в неумолимый и сладостный грех. На какое-то мгновенье ее пробуждал не столько шум, сколько взгляд мужа, который эта любящая жена видела даже с закрытыми глазами и предвидела заранее, потому что эта сцена разыгрывалась каждый вечер, тревожа ее сон подобно неизбежному часу пробуждения; этим взглядом профессор обращал внимание присутствующих на уснувшую жену. Поначалу он просто смотрел на нее и улыбался, потому что хотя как врач он не одобрял послеобеденного сна (во всяком случае, так, по-научному, он объяснял, почему в конце концов начинал на нее сердиться, хотя вряд ли дело было именно в этом, потому что его точка зрения на послеобеденный сон иногда менялась), но как всемогущий насмешливый муж он был в восторге оттого, что может поиздеваться над женой и пробудить ее лишь наполовину, чтобы она опять заснула и он еще раз порадовался, что может ее разбудить.