Содом и Гоморра

Из проповеди, с которой обратился ко мне Бришо, г-н де Камбремер заключил, что я дрейфусар. Сам он был донельзя правоверный антидрейфусар, а потому из любезности к врагу принялся расхваливать мне какого-то полковника-еврея, который всегда относился очень справедливо к кузену Шевриньи, и обеспечил ему продвижение по службе, которого тот заслуживал. «А ведь мой кузен придерживался совершенно противоположных убеждений, – продолжал г-н де Камбремер, не касаясь сути этих убеждений, но я почувствовал, что они у него были такие же замшелые и бессмысленные, как его лицо, давным-давно сложившиеся в провинциальных городках в недрах определенных семейств. – И поверьте, по-моему, это прекрасно!» – заключил г-н де Камбремер. Между прочим, слово «прекрасный» он никогда не употреблял в эстетическом смысле, в отличие от матери и жены, описывавших этим словом самые разные произведения искусства. Г-н де Камбремер пользовался этим эпитетом, например, чтобы похвалить тощего знакомого за то, что он пополнел. «Неужели вы набрали три кило за два месяца? Право же, это прекрасно!» На отдельном столике были приготовлены прохладительные напитки. Г-жа Вердюрен предложила гостям-мужчинам самим выбрать напиток, какой им нравится. Г-н де Шарлюс выпил стаканчик, быстро вернулся к игорному столу и больше не трогался с места. Г-жа Вердюрен спросила: «Вы отведали моего оранжада?» Г-н де Шарлюс, беспрестанно гримасничая ртом и всем корпусом извиваясь, с ласковой улыбкой ответил хрустальным голосом, который редко пускал в ход: «Нет, я выбрал его соседку, земляничную воду, она изумительна!» Странно, что определенные тайные действия или мысли внешне выражаются в манере говорить и жестикуляции. Когда какой-нибудь господин верит или не верит в непорочное зачатие, или в невиновность Дрейфуса, или в множественность миров и желает это скрыть, ничто в его голосе или поведении не выдаст его мыслей. Но, слыша пронзительный голос г-на де Шарлюса, видя его улыбку и движения рук, пока он говорит: «Нет, я выбрал его соседку, земляничную воду», мы можем сказать: «А ведь он любит сильный пол!» с тою же уверенностью, с какой судья выносит приговор преступнику, хотя тот не сознался, или с какой врач ставит диагноз генералу-паралитику, который сам не догадывается, быть может, что болен, но по его изменившейся дикции можно определить, что через три года он умрет. Возможно, люди, по звучанию фразы «Нет, я выбрал его соседку, земляничную воду» определившие присутствие так называемой противоестественной любви, не нуждаются в такой учености. Но здесь есть наиболее прямая связь между предательским знаком и тайной. Сами себе не признаваясь, мы чувствуем, что нам отвечает ласковая и улыбчивая дама, которая кажется манерной, потому что выдает себя за мужчину, а мы не привыкли видеть у мужчин столько ужимок. И великодушнее, быть может, верить, что когда-то давным-давно некоторое количество женщин-ангелиц по ошибке оказались заточены в мужские тела, и оттуда они, изгнанницы, умеющие и обставить гостиную, и навести уют, тщетно бьют крыльями, тянутся к мужчинам, которые питают к ним физическое отвращение. Г-н де Шарлюс, не беспокоясь о том, что г-жа Вердюрен стоит, спокойно сидел в своем кресле, чтобы быть поближе к Морелю. «Как по-вашему, – сказала барону г-жа Вердюрен, – разве не преступление, что вместо того, чтобы околдовывать нас своей скрипкой, он играет в экарте? Такой скрипач!» – «Он и в карты хорошо играет, ему все удается, он такой умница», – возразил г-н де Шарлюс, следя за игрой, чтобы помогать Морелю советом. Впрочем, это была не единственная причина, по которой он не уступал своего кресла г-же Вердюрен. В его голове царила странная смесь понятий, подобающих знатному сеньору и любителю искусства, и вместо того, чтобы вести себя вежливо, как следует светскому человеку, он, следуя Сен-Симону, представлял сам для себя живые картины; сейчас для собственного развлечения он изображал маршала д'Юкселя, интересовавшего его и в других отношениях; по рассказам, этот маршал был до того горд, что, якобы охваченный ленью, не вставал с места даже перед самыми знатными придворными[271]

. «Скажите-ка, Шарлюс, – обратилась к нему г-жа Вердюрен, явно начинавшая с ним осваиваться, – у вас там в вашем предместье не найдется какой-нибудь старый разорившийся дворянин, который бы согласился служить у меня привратником?» – «Почему же, найдется… – добродушно улыбаясь, отвечал г-н де Шарлюс, – но я бы вам этого не советовал». – «Почему?» – «Боюсь, ваши утонченные гости так и не пойдут дальше ложи привратника». Это была первая стычка между ними. Г-жа Вердюрен едва обратила на нее внимание. К сожалению, в Париже им предстояли новые стычки. Г-н де Шарлюс по-прежнему не вставал с места. Впрочем, он не мог удержаться от незаметной улыбки, видя, как капитуляция г-жи Вердюрен, которой он так легко добился, подтверждает его любимую мысль о величии аристократии и низости буржуазии. Хозяйка ничуть не удивилась, что барон не уступает ей кресла, и покинула его только потому, что всполошилась, видя, что в меня вцепился г-н де Камбремер. Но сперва ей хотелось уточнить, что связывает г-на де Шарлюса с графиней Моле. «Вы сказали, что знакомы с госпожой де Моле. Вы у нее бываете?» – спросила она, имея в виду, что хочет знать, принимает ли его графиня, допущен ли он в ее дом. Г-н де Шарлюс отозвался невыразительным голосом, со слегка презрительной интонацией и подчеркнутой точностью: «Да, иногда». Это «иногда» возбудило у г-жи Вердюрен подозрения, и она спросила: «Вы встречали у нее герцога Германтского?» – «Не помню». – «Вот как! – продолжала допытываться г-жа Вердюрен. – Вы не знакомы с герцогом Германтским?» – «Как я могу быть с ним не знаком?» – возразил г-н де Шарлюс, искривив губы в улыбке. Эта улыбка была иронической, но поскольку барон не желал, чтобы был виден его золотой зуб, то постарался не слишком разевать рот, так что получившаяся улыбка была полна благожелательности. «А почему вы должны быть с ним непременно знакомы?» – «Да потому, что он мой брат», – небрежно пояснил г-н де Шарлюс, повергнув г-жу Вердюрен в изумление и заставив ее теряться в догадках, издевается ли над ней гость, или он незаконный ребенок, или сын от другого брака. У нее не укладывалось в голове, что брат герцога Германтского может зваться бароном де Шарлюсом. Она направилась ко мне: «Только что я слышала, что господин де Камбремер пригласил вас обедать. Мне все равно, вы понимаете. Но я очень надеюсь, что вы не поедете, это в ваших же интересах. Во-первых, это смертельно скучно. Если вы любите обедать с провинциальными графами и маркизами, которых никто не знает, вы все это там найдете». – «Полагаю, что мне придется разок-другой к ним съездить. Видите ли, я не вполне свободен, у меня есть юная кузина, и я не могу оставить ее одну (я надеялся, что благодаря этому воображаемому родству мне будет легче брать Альбертину с собой). Но я уже представил ее Камбремерам…» – «Поступайте, как вам будет угодно. Я только хочу вас предупредить, что там крайне нездоровая местность; если вы подхватите воспаление легких или самый обыкновенный ревматизм, вам это понравится?» – «Но ведь там очень красиво?» – «Ну да… На любителя. Но я вам честно признаюсь, мне в тысячу раз больше нравится здешний вид на вот эту долину. Прежде всего, я бы ни за что не согласилась снять другой дом, даже если бы мне заплатили, потому что господина Вердюрена убивает морской воздух. Разве что ваша кузина страдает нервами… Но вы тоже, кажется, страдаете нервами, у вас одышка… Ну что ж, сами увидите! Съездите туда разок, потом на неделю потеряете сон, но это не наше дело». И, не подумав, что новая ее фраза противоречит предыдущим, добавила: «Если вам будет любопытно посмотреть на недурной дом, не то чтобы красивый, но в общем занятный, обнесенный старинным рвом, со старинным подъемным мостом, что ж, я принесу себя в жертву и разок там пообедаю, ничего не поделаешь, так что поезжайте туда, а я в тот же день привезу весь мой кружок, и это будет очень мило. Послезавтра мы собираемся в Арамбувиль в экипаже. Дорога великолепна, и сидр у нас отменный. Поезжайте с нами. Вы, Бришо, тоже едете. И вы, Ски. Муж собирался заранее позаботиться об этой вылазке. Я не очень знаю, кого он пригласил. Господин де Шарлюс, вы с нами?» Барон не слышал этой фразы и не знал, что речь идет об экскурсии в Арамбувиль; вздрогнув, он насмешливо пробормотал: «Странный вопрос», и г-жа Вердюрен почувствовала себя задетой. «Впрочем, – сказала она мне, – почему бы вам не привезти вашу кузину ко мне, не дожидаясь обеда у Камбремеров? Она любит беседы, общество мыслящих людей? А сама она приятная? Ну и чудесно, договорились. Приезжайте с ней вместе. На Камбремерах свет клином не сошелся. Понятно, почему они будут рады ее видеть у себя, им же никого не удается к себе зазвать. А у нас тут свежий воздух, всегда интересные люди. Словом, надеюсь, вы не подведете и приедете в ближайшую среду. Я слыхала, что вы были в ресторане в Ривбеле с вашей кузиной, господином де Шарлюсом и с кем-то еще. Постарайтесь привести всю эту компанию сюда, это было бы так мило – взяли бы да приехали всей толпой. Дорога донельзя удобная, виды волшебные; если надо, я позабочусь, чтобы вас встретили. Кстати, не знаю, чем вас так привлек Ривбель, там же тучи комаров. Вы, может быть, верите в репутацию тамошних блинов? Мой повар их печет куда лучше. Я-то угощу вас настоящими нормандскими блинами и песочным печеньем, об остальном пока умолчу. Ну, если вам непременно хочется отбросов, которые подают в Ривбеле, вы уж меня увольте, я моих гостей травить не буду, а если бы и захотела, мой повар не согласится готовить эту гадость и уйдет к другим хозяевам. Их блины вообще неизвестно из чего делают. Я знаю одну бедняжку, она от них заболела перитонитом и за три дня умерла. А ей было всего семнадцать. Бедная ее мать, – меланхолично добавила г-жа Вердюрен, склонив голову с седыми висками, в которых пульсировали опытность и боль. – Впрочем, поезжайте в Ривбель, если вам угодно, чтобы вас ободрали и ограбили. Только об одном прошу, выполните мое ответственное задание, с шестым ударом часов доставьте мне сюда всю вашу компанию, не позволяйте людям разбежаться по домам врассыпную. Привозите всех, кого хотите. Я такое не каждому скажу. Но я уверена, что друзья у вас милые, я сразу заметила, что мы с вами друг друга понимаем. По средам, кроме нашей тесной компании, приезжают очень приятные люди. Вы не знакомы с милейшей госпожой де Лонпон? Она очаровательна и очень остроумна, ни малейшего снобизма, вот увидите, она вам очень понравится. И она тоже должна привезти целую компанию друзей, – добавила г-жа Вердюрен, желая мне показать, что это в порядке вещей, и увлечь примером. – Посмотрим, кто окажется распорядительней и привезет больше народу, Барб де Лонпон или вы. А кроме того, по-моему, кто-то должен привезти Берготта, – добавила она неуверенно; участие знаменитости представлялось маловероятным после утренней газетной заметки, в которой говорилось, что здоровье великого писателя внушает сильное беспокойство. – Словом, вы увидите, это будет одна из самых удачных сред, и я не хочу на ней видеть зануд. И не судите по сегодняшнему вечеру, он совсем не удался. Не возражайте, как бы вы ни скучали, я скучала еще больше и считаю, что вечер получился убийственный. Но поверьте, у нас не всегда бывает так, как сегодня! О Камбремерах не говорю, они невыносимы, но я знавала очень даже приятных светских людей, хотя, конечно, сравнения с моей тесной компанией они не выдерживали. Я слыхала, как вы говорили, что Сванн умница. Прежде всего, на мой взгляд это сильно преувеличено, но даже и не говоря о его характере, мне-то этот человек всегда казался глубоко неприятным, неискренним, скрытным, но раньше он часто обедал у нас по средам. Так вот, спросите хоть у других, но Сванн был пустым местом даже по сравнению с Бришо, а Бришо как-никак хороший преподаватель второго цикла, хотя звезд с неба не хватает, и я сама пристроила его в Академию. Сванн был такой бесцветный!» Я с ней не согласился, и она продолжала: «Это так и есть. Не хочу говорить вам о нем дурно, потому что он был вашим другом; кстати, он вас очень любил, он рассказывал мне о вас с восторгом, но спросите у них, сказал ли он хоть раз что-нибудь интересное на наших обедах. А это, что ни говори, пробный камень. Так вот, уж не знаю почему, у меня Сванн никак себя не проявлял, от него не было никакого толку. И даже то немногое, на что он был способен, он позаимствовал у нас». Я стал ее уверять, что он был очень умен. «Нет, вы в это верите просто потому, что знали его не так долго, как мы. Впрочем, чтобы его понять, не нужно было много времени. Мне с ним было смертельно скучно. (Перевод: он ходил к Ла Тремуйлям и Германтам и знал, что я туда не хожу.) А я могу вытерпеть все, кроме скуки. Все, кроме скуки!» Теперь для г-жи Вердюрен отвращение к скуке было причиной, объясняющей состав ее тесной компании. Она еще не принимала герцогинь, поскольку была не в силах скучать, подобно тому как некоторые не совершают морских путешествий из-за морской болезни. То, что говорила г-жа Вердюрен, не было, как мне думалось, полной неправдой, и, даром что Германты провозгласили бы Бришо самым глупым человеком из всех, кого они встречали, я в глубине души подозревал, что он умнее не Сванна, конечно, но уж во всяком случае умнее людей, блистающих германтским остроумием и у которых хватало вкуса, чтобы избегать педантского балагурства Бришо, и скромности, чтобы от него краснеть; я раздумывал над этим, как будто природа интеллекта могла в какой-то мере проясниться для меня благодаря найденному ответу; размышления мои были серьезны, как у христианина, проникнутого духом Пор-Рояля и пытающегося постичь суть Благодати

[272]

. «Вот увидите, – продолжала г-жа Вердюрен, – когда сходятся вместе светские люди и настоящие интеллектуалы, люди из нашей среды, то сразу видно: даже тот, кто остроумнее всех в царстве слепых, в нашей среде оказывается не более чем кривым. Вдобавок он смущает всех присутствующих, они при нем чувствуют себя неуютно. Так что я уж себя спрашиваю, вот я пытаюсь всех объединить, и от этого один вред, а может быть, лучше устраивать отдельные вечера только для зануд, чтобы мой тесный кружок приносил нам больше радости? Остановимся на том, что вы приедете вместе с вашей кузиной. Решено. Прекрасно. Здесь вы оба по крайней мере хорошо поедите. В Фетерне голод и жажда. Ну, если вы, скажем, любите крыс, отправляйтесь туда немедленно, полакомитесь вдоволь. И оставайтесь там сколько вам будет угодно. Лишь бы не умереть с голоду. Когда я туда поеду, пообедаю перед отъездом. А чтобы было веселей, заезжайте за мной. Мы как следует перекусим, а когда вернемся, поужинаем. Любите яблочный пирог? Прекрасно, наш повар их печет изумительно. Вы же видите, не зря я говорю, что вы созданы для здешней жизни. Вот и приезжайте погостить. Поверьте, здесь гораздо больше помещений, чем кажется. Я это не разглашаю, чтобы не приманивать зануд. Можете привезти надолго вашу кузину. Она подышит совсем другим воздухом, чем в Бальбеке. Уверяю вас, здешним воздухом я излечиваю неисцелимых. Я исцеляла здесь людей, честное слово, причем уже давно. Дело в том, что когда я жила здесь неподалеку, я отыскала один домик, буквально даром, очень колоритный, хотя не такой, как Распельер. Я вам покажу это место, если пойдем гулять. Но бесспорно, воздух даже здесь воистину бодрящий. И потом, скажу без лишних слов, парижанам просто ничего не остается, как любить мой мирный уголок. Для меня это всегда было счастьем. Словом, скажите об этом вашей кузине. Мы вам отведем две чудные спальни окнами на долину, посмотрите завтра утром – солнце в дымке! А что за человек Робер де Сен-Лу, которого вы упоминали? – спросила она с беспокойным видом, потому что слышала, что я собираюсь съездить к нему в Донсьер, и опасалась, как бы из-за него мои планы не переменились. – Если он не зануда, привозите его с собой. Я слышала о нем от Мореля, кажется, они большие друзья, – продолжала она, что было уже чистым враньем, потому что Сен-Лу и Морель даже не подозревали о существовании друг друга. Но, услыхав, что Сен-Лу знаком с г-ном де Шарлюсом, она вообразила, что их познакомил Сен-Лу, и притворялась, будто все про всех знает. – Он, случаем, не занимается медициной или литературой? Вы же понимаете, что, если нужно замолвить за кого-то словечко на экзаменах, у Котара неограниченные возможности, а меня он слушается беспрекословно. Что до Академии, на будущее, потому что, насколько я понимаю, он еще слишком молод, я располагаю несколькими голосами. Ваш друг окажется здесь среди добрых знакомых, и, может быть, ему будет любопытно осмотреть дом. В Донсьере не слишком весело. Словом, делайте как вам угодно, как будет для вас удобнее», – заключила она, не настаивая, чтобы никто не подумал, что она ищет знакомств со знатью; а главное, она настаивала на том, чтобы ярмо тирании, под которым жили «верные», называлось свободой. «Да что с тобой такое? – спросила она мужа, который, потрясая руками в негодовании, выскочил на дощатую террасу, тянувшуюся вдоль салона над долиной; казалось, он задыхается от гнева и нуждается в глотке свежего воздуха. – Опять Саньет тебя вывел из себя? Ты же знаешь, что он дурак, наберись решимости, не позволяй ему тебя донимать… Не люблю я этого, – обратилась она ко мне, – это для него вредно, у него от этого бывают приливы крови. Но иной раз нельзя не признать, что требуется ангельское терпение, чтобы выносить Саньета и, главное, не забывать, что мы приглашаем его из милосердия. Я-то сама, признаться, даже радуюсь, наблюдая, как необъятна его глупость. Вы слышали небось, как он сострил после обеда: „В вист я не играю, но играю на рояле“. Недурно, не правда ли! Просто великолепно и к тому же вранье, он не умеет ни того ни другого. Но мой муж только кажется суровым, на самом деле он очень чувствительный, очень добрый, и этот эгоизм Саньета, эта его склонность во что бы то ни стало производить впечатление на окружающих просто выводит его из равновесия… Полно, мой дорогой, успокойся, ты же помнишь, как Котар предупреждал, что волноваться тебе вредно для печени. А отдуваться за все буду я, – добавила г-жа де Вердюрен. – Завтра у Саньета будет плохо с нервами, начнутся слезы. Бедняга! Он очень болен. Но это же не повод терзать окружающих. И потом, даже когда он ужасно страдает, когда хочется его пожалеть, его глупость сводит на нет всякое сочувствие. Он слишком глуп. Ты просто скажи ему очень мягко, что эти сцены наносят вред вам обоим; он так боится за свое здоровье, что это успокоит его нервы», – шепотом объяснила мужу г-жа Вердюрен.