София. В поисках мудрости и любви

Через прозрачную атмосферу проступали жадеитовые фьорды континентов, сиреневые и лазурные берега глубоководных океанов. Вскоре его потянуло назад, и он заметил, что вокруг планеты громоздятся гигантские тени деревьев без ветвей. И только потом, отлетев еще дальше, он догадался, что это была не луна и не планета, а космический глаз с разноцветной роговицей, зрачком и ресницами невероятной высоты.

Вселенский глаз был настолько велик и необъятен, что Евгений не видел лица исполина, которому принадлежал космический глаз, зато он всей кожей ощутил гудение его прохладного голоса, от которого волосы становились дыбом:

— Ты здесь, — произнес гудящий голос. — Тебя трудно заметить, но ты находишься где-то здесь.

— Где именно? — неуверенно спросил Евгений, сомневаясь, что истукан его услышит.

— В твоем уме, — ответил голос. — Ты видишь меня и себя в своем уме.

— Понятно, я нахожусь в своем уме, — повторил за ним Евгений. — А ты что здесь делаешь? Ты что — часть моего ума?

— Все зримое состоит из незримого, будущее из настоящего, внешнее из внутреннего, осязаемое из неосязаемого. В этом смысле я, действительно, неотъемлемая часть твоего ума. Но все незримое, настоящее, внутреннее, неосязаемое состоит из непрерывности, а значит, и все остальное тоже. В этом смысле твой ум — лишь малая часть непрерывного сознания.

— Незримое, настоящее, внутреннее, — перечислил Евгений свойства исполина. — Постой, ты и есть тот внутренний Пуруша? Изначальное существо, которое все разыскивали на обломках прежнего мира.

— Меня не находят ни в прежнем, ни в нынешнем, — ответил прохладный голос. — С такой же тщетой можно отыскивать каплю дождя, упавшую в соленый океан тысячи лет назад, или священное имя в древесном узоре под корой махагона. Так меня не находят — меня находят, когда я сам нахожусь в уме ищущего. Знай, что это единственный способ, как можно отыскать Тат-Пурушу.

Евгений вспомнил слова отшельника из деревни Вриндаван, пробормотавшего нелепицу про хвост коня и слепого человека, который его разыскивал.

— Однажды мне сказали, что меня хочет увидеть слепой человек и что он увидит меня во сне, — произнес Евгений, пытаясь выявить связь между этими событиями. — Выходит, это был ты? Ты нашел меня не просто так, верно?

Тат-Пуруша молчал, разглядывая перед своим внутренним глазом крошечную былинку, которой являлся Евгений. Наверное, ему было так же удивительно слышать писк этой былинки, как Женьке было удивительно говорить во сне с огромным космическим глазом.

— В прежнем мире, — отозвался, наконец, Пуруша, — который был давнее давнего, меня ослепил один брамин. В том мире я имел шестнадцать форм, составляющих одно сверхобычное тело. Каждая форма имела по два глаза, чтобы один глаз мог постоянно находиться во сне, пока другой бодрствует. Из шестнадцати глаз, которые попеременно находились во сне, семь глаз созерцали части неизменной истины, остальные девять — переменчивые иллюзии, порождаемые движением, и еще один глаз видел все, что видят другие. Пребывая в такой медитации нидра-боддхи, я существовал и не-существовал одновременно. Мои материальные формы обладали всеми признаками астрального тела. Они не были подвержены влиянию времени, они могли менять сон и явь местами, перечитывать и переписывать будущее. Как раз этим и решил воспользоваться брамин. Выследив, где находятся мои внешние формы, он похитил у них все тридцать два глаза.

— Но, если ты и вправду мог переписывать будущее, почему ты не изменил решение брамина?

— Изменить решение брамина можно было только не позволив родиться его дочери. В действительности я подсказал брамину, как вырвать и похитить мои глаза, когда увидал его прекрасную дочь и когда узнал, что он хочет принести их в дар своей дочери, которую госпожа Падмавати звали в том прежнем мире.

От этих слов во сне Евгения оросил холодный пот — он вспомнил нечто большее, чем знал и помнил до этого момента. Его память не просто затянулась и срослась, как затягивается и срастается рваная рана, в его памяти как будто произошла регенерация целого органа, без которого он жил, не замечая его отсутствия, как ящерица, отбросившая собственный хвост. Ведь он не просто видел во сне госпожу Падмавати, он снял с нее ожерелье из глаз перворожденных сиддхов — тех глаз, которые ей пожертвовал Тат-Пуруша.

— Выходит, ты нашел меня, чтобы вернуть ожерелье, созданное из твоих газ?

— Вернуть? — удивленно переспросил Тат-Пуруша. — Разве можно вернуть то, что пожертвовано во имя любви? С тех пор истина почти перестала отражаться в сознании, как в ветренную погоду берега реки не отражаются на ее поверхности и начинает казаться, что у реки нет берегов. Без моих внешних глаз я не мог внимательно перечитывать судьбоносные события. Непрерывность времени становилась все более непредсказуемой, и тогда я потерял из вида хвост коня, бегущего быстрее времени.

— Так ты считаешь, что я нашел тот самый хвост? — уяснил для себя Евгений. — А что, если это был не тот хвост?