Соль с Жеваховой горы

— Нет, — Таня смотрела на него в упор, — не сделаю я это, Зайдер. Ничего у тебя со мной не выйдет. И тебе не советую. Возвращайся лучше в свою Умань. Я в такие игры больше не играю. Это не старого фраера усыпить. Тут без головы остаться просто. А у меня дочь.

— Вот ради дочери и подумай! Что ты дашь ей потом?

— Зайдер, я не знаю, что ты задумал, но врешь ты мне нагло. Лапшу на уши вешаешь. Всего ведь не говоришь! Хочешь жар загрести чужими руками. Признайся — ведь к солянкам Паука и Котовский руку приложил? Одним махом двух зайцев замочить хочешь?

Но Зайдер не успел ответить. А Таня, даже если бы очень хотела, все равно не расслышала бы его ответ. Стекла в окнах вдруг вылетели, словно взорвались со страшным звуком. Грохот, звон разбитого стекла — все это взорвалось, вдруг заполнило воздух какофонией адского шума. Но страшно было не это. А то, что в окна полетели камни. С ужасом Таня разглядела над одним из камней дым. Зайдер среагировал мгновенно.

— Бежать! — Изо всех сил он подтолкнул Таню к выходу из комнаты. В коридоре уже была плачущая Ида с Наташей на руках и с вцепившейся в ее юбку Маришкой.

— Быстрей! — Майорчик выхватил из ее рук ребенка, подтолкнул к выходу вторую девчушку и молниеносно выскочил из квартиры. Вслед за ним и Таня с Идой оказались на лестничной площадке. И вовремя.

Взрыв был такой силы, что с петель сорвало входную дверь. А огненные сполохи пламени уже вовсю охватили комнаты квартиры.

Ида кричала и плакала. Дети вопили. Из всех дверей повыскакивали люди. Начался всеобщий крик, шум. Зайдер вывел женщин на улицу.

— Бомбу с крыши бросили, — он растерянно смотрел на застывшее, помертвевшее лицо Тани, — и не говори, что это я.

— Уходим. Быстро, — она молниеносно приняла решение, — будем в другой квартире. Завтра свяжусь с Тучей. Он решит.

Каким-то чудом Тане удалось оставить за собой квартиру в Каретном переулке. Она оплачивала ее все эти месяцы, не собираясь отказываться от жилища, где было собрано столько драгоценных ее сердцу воспоминаний. И вот теперь судьба снова вела ее туда.

Там хранились даже некоторые ее вещи. Найдя запасной ключ под плинтусом возле входной двери, который она всегда хранила там, Таня завела Иду и детей в квартиру. Дорогу Зайдеру преградила в дверях.

— Уходи, Майорчик, — лицо ее было мрачным, а глаза горели страшным огнем, — уходи. Оставь меня в покое! И без тебя...

Она не договорила. Зайдер и так понял. Развернувшись, он быстро заспешил вниз по лестнице.

Глава 11

Окрестности Умани, февраль 1924 года

Голодные бунты, голод 1924—1925 годов. Предостережение Мишки Няги. Пожар в Оперном театре. Предписание редактору Сосновскому

Трупы закопали во рву, за пролеском, там, где заканчивалось заброшенное поле и начинался разбитый тракт. Рытвины, ухабы, воронки делали непроездной старую дорогу. Всего несколько лет назад здесь бушевали бои гражданской войны. Взрывались снаряды, гибли кони и люди. Бои закончились, но дорогу никто не стал восстанавливать. Местные могли обойтись и так.

Село пылало третьи сутки подряд, и большинство старых глинобитных хат, крытых камышом, сгорели дотла. Над пролеском, там, где находились жилища, в небо вырывались снопы густого черного дыма, становясь все реже и реже и тая в воздухе до сероватой, разбавленной временем черноты.

Все началось с хлебного бунта, когда озверевшие крестьяне напали на подводы, груженные свеже­испеченным хлебом, которые везли на сахарный завод. Запах свежего хлеба — с золотистой корочкой, настоящего, из пшеницы, сводил изголодавшихся людей с ума. Как отличался он от зеленоватого, глинистого, с сырой трухой и опилками, тяжелого, как песок, хлеба, который привозили из горда! Те тяжелые кирпичи неприятного темного цвета были похожи на настоящие камни, и во рту от них оставался тяжелый, приторный вкус, как будто от сырой земли. Этот хлеб делали по продпайку, специально пекли для бедноты. Возили его по карточкам в окрестные села, и им нельзя было наесться досыта. Да и много этого ужасного хлеба съесть было невозможно, и от постоянного мучительного голода всех людей терзали боли в животе.

Продразверстку заменили продпайком, но от этого крестьянам не стало легче. Давно прошли времена, когда в крестьянских хатах пекли хлеб — ароматный, круглый и такой воздушный, что буквально таял во рту! Местные хозяйки соревновались друг с другом, чья паляница будет румяней, вкусней и красивей, а рецепты такого домашнего хлеба передавались из поколения в поколение.

Давно не было в крестьянских хатах ни пшеницы, ни ржи. Редкостью была даже желтоватая, противная на вкус и абсолютно несъедобная камышовая мука. Раньше такую муку использовали только на корм для животных. Но теперь даже из нее печеный хлеб казался немыслимым лакомством.