Солдаты последней войны

– Тебя что, повар бросил? – попытался я нащупать основную причину ее трагедии.

– Все меня бросили, – шмыгнула длинным носом Сандра. – И мать, и повар, и господь Бог. Как видишь – совершенно одна.

Сейчас она напоминала известную сказочную старуху у разбитого корыта.

– И куда он сбежал? – ради приличия спросил я, подозревая, что они все бегут в одном направлении – за океан. Эта земля уже с момента ее открытия собирала всякую шваль.

Сандра закатила глаза и подняла палец вверх.

– Туда.

Я посмотрел на потолок. Так океана не было видно, только большие трещины.

– Не понял.

– А чего тут понимать. На тот свет и сбежал, оставив меня ни с чем, сволочь.

Такого поворота я никак не ожидал. Что ж. Они гибнут за металл. А жены потом обзывают их сволочами. Вполне логично. Вполне предсказуемый итог жизни.

– Кокнули… Кокнули кока, – истерично взвизгнула Сандра. – И полнейшая конфискация. Этот идиот даже не успел все оформить на меня.

Да, повару, похоже, икается на том свете.

– Что же случилось? – из вежливости спросил я.

– Обычная дележка – и все! Места им мало в одном дворце, вот они друг друга и мочат. Может, когда и перегрызут друг другу свои луженные глотки. Мне не жалко.

– С каких же это пор?

– С тех самых. Когда голышом вернулась в свой родной дом. А мама меня не встретила. И никто никогда меня уже не встретит. И не пожалеет…

Сандра неожиданно зарыдала. Громко и страшно. Нет, я оказался не прав. Все же она плакала по матери. По деньгам и поварам так не плачут. Ошибся на сей раз и Поликарпыч. Не все очки в их пользу. Хотя… Какая разница, если деньги от одного мордоворота перешли к другому… Тем не менее я не знал, как успокоить Сандру. Хотя, возможно, и не хотел. Я считал, что таким, как она, слезы только на пользу. Возможно, со слезами вытечет вся гниль, накопившаяся в ее душе.

Сандра прекратила рыдать так же внезапно, как и начала. И подняла отекшее лицо.

– Что ты теперь будешь делать, Санька? – спросил я, внезапно назвав ее по имени.

Она налила себе полный бокал виски и залпом выпила.

– Что? Может, выживать, а может, доживать.

– Есть еще третий выход – жить.

– Жить! – взвыла она и со всей силы хлопнула своими здоровенными кулаками по коленям. – Да не умею я вот так просто жить! Когда из грязи в князи, то воспринимается просто и легко. Но, как пережить, когда наоборот?

Ну, в князьях ты, допустим, никогда не ходила, подумал я, поэтому переживешь.

– На счет грязи – ты сама должны решать. Как правило, грязь, она с этими новоиспеченными князьками и заводится. А здесь, – я оглядел комнату Анны Гавриловны. Типичная квартира, добротная мебель из красного дерева, приобретенная еще в советские времена, строгость и аккуратность. – А здесь, Санька, очень даже чисто. Твоя мама никогда не жила в грязи. А отец с грязью всю жизнь боролся, за что и сложил голову. Так что – тебе выбирать.

Я вдруг вспомнил, как перед смертью Анна Гавриловна просила не обижаться на Саньку. Но что еще я мог для нее сделать?

– В общем, Санька, – я встал, приблизился к огромному фотопортрету на стене, заключенному в простенькую позолоченную рамку. – В общем, Санька, если что – обращайся за помощью.

С фотографии на меня смотрели ее родители, совсем еще молодые. Их лица сияли улыбками, а глаза полны надежд. Которым так и не суждено сбыться. Разве что наполовину.

Санька встала и, слегка шатаясь, тоже подошла к портрету.

– Если бы только мама была жива, – просипела она.

А я подумал, что она была жива еще совсем недавно. И была никому не нужна.

– Как ты думаешь, Кира, они меня простят?

С фотографии с любовью и нежностью смотрели на Саньку красивые и честные лица ее родителей.

– Они тебя давно, давно уже простили. Поверь, я знаю.

Санька всхлипнула и уткнулась в мой свитер. Я осторожно довел ее до дивана и уложил. Она почти сразу уснула. Она пока нашла легкий способ заглушить свою боль. Но всего на пару часов.

Я взял бутылку и вылил в раковину остатки виски. Еще раз взглянул на фотографию и вышел. На душе стало еще хуже. Я вдруг отчетливо понял, насколько все-таки человек одинок. Он не один только, когда рядом родители. А потом – полное, затяжное одиночество. Уже до конца…