Солнце и Замок

Стоило последнему из них спрыгнуть на палубу, навстречу нам ударили первые ветры Урд, разреженные до неосязаемости, однако, словно единственное мановение руки корифея, принесшие с собой целый мир звуков. Мачты взвизгнули, заныли не хуже ребеков, каждая стренга канатов завела свою песнь.

Еще немного, и сам корабль, рыскнув в сторону, накренился и кормою вперед ухнул вниз, так что озаренные солнцем облака Урд за шканцами встали дыбом, а мы с Бургундофарой в ужасе ухватились за стойки леера изо всех сил.

Капитан, спокойно, как ни в чем не бывало, опиравшийся на оттяжку, осклабился и крикнул:

– Вот так так, а я-то думал, хотя бы девица с матросской службой знакома! Подними-ка его, дорогуша, не то на камбуз отправишься, коку в помощницы!

Я бы и сам помог Бургундофаре, будь у меня такая возможность, а она, как велел капитан, всеми силами постаралась помочь мне подняться. Цепляясь друг за дружку, мы кое-как встали на ноги (хотя палуба сделалась круче множества лестниц, причем по-прежнему оставалась гладкой, точно пол в бальном зале) и даже сумели сделать пару осторожных шажков в его сторону.

– Не поработав на палубе хоть немного, моряком не стать, – назидательно сказал он. – Жаль, вам высаживаться уже пора, не то я бы сделал из вас настоящих мореходов!

Я, кое-как совладав с дрожью в голосе, сообщил, что наше прибытие на Йесод было далеко не столь бурным.

Капитан посерьезнел.

– Видишь ли, там вам инерцию гасить почти не потребовалось. Вы ее уже погасили, достигнув высшего плана. А мы идем вниз без единой тряпки, что могла бы нас притормозить, как если б в звезду падали. От лееров малость отойди пока. Там ветер горяч – кожу с плеча слижет вмиг.

– Разве ожерелья нас от него не защитят?

– Да, поле у них мощное, без них ты бы до корочки здесь поджарился. Однако и у ожерелий есть свой предел, как у любого устройства, а этот ветер… может быть, для дыхания слишком разрежен, но если б киль не принимал на себя весь напор, нас бы давным-давно сдуло.

Действительно, какое-то время мерцавший, будто топка кузнечного горна, апостис постепенно потускнел и угас, а наш корабль принял более традиционное положение, однако ветер по-прежнему визжал в вантах, и облака под нами неслись вдаль, подобно хлопьям пены в мельничном желобе.

Капитан взобрался к себе, на шканцы, а я, последовав за ним, спросил, нельзя ли уже снять ожерелья. В ответ капитан отрицательно покачал головой, указал на обросшие сосульками ванты, объяснил, что без ожерелий на палубе долго не выдержать, и спросил, не замечаю ли я, что воздух плаща стал свежее.

Я признался: да, дескать, замечаю, но думал, будто это просто обман чувств.

– Все дело в том, что он смешивается с наружным, – пояснил капитан. – Когда вокруг воздуха нет, амулет тянет обратно, к себе, весь воздух, достигающий границы поля, но разницы между воздухом, поднятым наверх из низов, и ветром, проникающим в зону давления, не чует.

Каким образом летящий над облаками тендер мог оставлять за собою кильватерный след, для меня так и осталось загадкой, однако за кормой его, пересекая небо, тянулся белый шлейф огромной длины. Объяснить, в чем причина, я не берусь – просто описываю, чему был свидетелем.

– Жаль, меня не было на палубе во время отбытия с Урд, – сказала Бургундофара. – И на большом корабле нас тоже наружу не выпускали, держали в низах, пока кое-чему не обучили.

– И правильно: ты бы там только без толку путалась под ногами, – откликнулся капитан. – Выйдя из атмосферы, мы поднимаем все паруса, так что хлопот тут хватает. Судно каким было? Этим?

– По-моему, да.

– И теперь ты возвращаешься назад важной персоной, упомянутая Цадкиэль в приказе по имени… Прими поздравления!

Бургундофара покачала головой, и я заметил, как пляшут ее темные кудряшки на пронизывающем плащ ветру.

– Я даже не знаю, откуда оно ей известно.

– Обычное дело. О ней ничего наверняка не скажешь, – согласился я, вспомнив, что если сам я – множество личностей в одном теле, то Цадкиэль – одна личность во множестве тел.

Капитан ткнул пальцем поверх ютового леера, туда, где океан облаков словно бы омывал дощатую обшивку тендера.

– Сейчас сквозь облака вниз пойдем. Как только под ними окажемся, сможете снять амулеты и не замерзнуть.

Туман окутал нас со всех сторон. В коричневой книге, прихваченной на память из камеры Теклы, я как-то читал, что слой тумана служит границей, отделяющей живых от мертвых, а фигуры, называемые нами призраками, – всего лишь остатки сей туманной преграды, налипшие на их одежды и лица.

Правда ли это, нет ли, сказать не могу, однако Урд уж точно отделена похожей преградой от межсолнечной пустоты, и мне это кажется странным. Возможно, четыре сферы бытия на самом деле сводятся к двум, и мы ушли в пустоту, а после вернулись восвояси в точности так же, как духи умерших навещают порой царство живых?

XXVIII. Деревня на берегу ручья