Солнце и Замок

Помнится, глядя за борт, наблюдая, как красные с золотом пятнышки становятся перелесками, а бурые кляксы – полями в путанице сухих стеблей, я думал, сколь странным показался бы со стороны, случись кто-либо неподалеку, наш изящный пинас – точно такое же судно, какие во множестве стоят у причалов Несса, – безмолвно спустившийся с неба. Впрочем, поблизости наверняка не было ни души. На Урд мы прибыли ранним утром, когда даже самые крохотные деревца отбрасывают длинные-длинные тени, а ярко-рыжие лисы трусят к норам, словно сполохи пламени среди росистой травы.

– Где мы? – спросил я капитана. – В какой стороне столица?

– В столицу – это туда, – указал он, – курс норд-ост-тень-норд.

Припасы, пожертвованные нам капитаном, уложили в сарцины – продолговатые вьюки толщиной чуть ли не со ствол полупушки, надежно принайтовленные к основанию бонавентуры. Капитан объяснил, как их носить, перекинув лямку через плечо и закрепив у бедра, пожал нам на прощание руки и, кажется, совершенно искренне пожелал счастливого пути.

Из паза на стыке палубы с бортом тендера выскользнул серебристый наклонный трап. Сойдя вниз, мы с Бургундофарой снова ступили на почву Урд.

Обернувшись – полагаю, от этого на нашем месте не удержался бы никто на всем белом свете – мы устремили взгляды вслед взлетавшему тендеру. Едва его киль оторвался от земли, тендер выровнялся, качнулся на легкой, осязаемой лишь для него волне и взмыл ввысь, словно воздушный змей. К Урд мы, как я уже рассказывал, шли сквозь облака, однако тендер (будто нарочно, чтобы подольше оставаться у нас на виду) отыскал в них прореху и направился к ней, поднимаясь все выше и выше, пока и корпус, и мачты не слились в золотистое пятнышко не больше булавочной головки в величину. Спустя какое-то время пятнышко расцвело, засверкало стальными опилками, сыплющимися из-под слесарной пилы, и мы поняли: команда подняла паруса – сплошь из серебристого металла, каждый обширнее многих островов, выбрала шкоты, и тендера мы больше не увидим. С этой мыслью я поспешил отвести взгляд в сторону, чтобы Бургундофара не заметила слез, навернувшихся на глаза, а вновь повернувшись к ней (как-никак, нам пора было в путь), обнаружил, что она плачет тоже.

Несс, как сказал капитан, находился в направлении норд-ост-тень-норд, а так как горизонт еще не успел слишком отдалиться от солнца, держать курс оказалось несложно. Примерно пол-лиги, а то и больше мы шли побитыми морозом полями, затем углубились в лесок и вскоре наткнулись на чистый ручей с тропинкой, петлявшей вдоль берега.

До этого Бургундофара не проронила ни слова, и я тоже молчал, однако, стоило нам увидеть ручей, она подошла к воде, зачерпнула ее полной горстью, выпила всю до капли и сказала:

– Вот теперь чувствую: мы вправду вернулись домой. Правда, у жителей суши, я слышала, другой обычай: им воду заменяет хлеб с солью.

Я подтвердил, что так оно и есть, хотя сам об этом обычае вспомнил с трудом.

– Ну, а у нас в таких случаях принято испить местной воды. Хлеба и соли на лодках обычно хватает, но вода вскоре портится, тухнет, а бывает, и бочки дают течь. Причалив к новому берегу, мы первым делом пьем тамошнюю воду, если она хороша, а если нет, проклятию его предаем. Как, по-твоему, этот ручей течет к Гьёллю?

– Наверняка. Либо к другому, побольше, а тот уж впадает в Гьёлль. Ты хочешь вернуться в родную деревню?

Бургундофара кивнула.

– Пойдешь со мной, Севериан?

Из недр памяти немедля всплыл образ Доркас, упрашивающей меня отправиться вместе с нею в низовья Гьёлля, на поиски одного старика и развалин одного обветшавшего дома.

– Пойду, если получится, – ответил я, – но вот остаться там, думаю, не смогу.

– Тогда я, наверное, уйду оттуда вместе с тобой, но вначале очень хотела бы снова взглянуть на Лити. Поцеловать отца и родных, как только туда доберемся, и, может, перерезать их всех перед уходом… но повидать Лити хочу все равно.

– Понимаю.

– Я и надеялась, что поймешь. Гунни сказала, ты как раз из таких – много чего понимающих.

Слушая Бургундофару, я не сводил глаз с тропинки, и в этот миг жестом велел ей замолчать. Какое-то время – возможно, около сотни вдохов – мы, не двигаясь с места, вслушивались в тишину. Верхушки деревьев шелестели на свежем ветру; там и сям перекликались птицы, хотя большая часть их уже улетела на север; негромко, будто посмеиваясь себе под нос, журчал ручеек…

– Что стряслось? – в конце концов прошептала Бургундофара.

– Кто-то бежал впереди, и совсем недавно. Видишь следы? Похоже, мальчишка. Возможно, обогнул нас, чтоб проследить… или еще кого привести.

– Да этой тропкой наверняка уйма народу ходит!

Я присел возле отпечатка ступни на корточки и принялся объяснять:

– Дело было утром, как раз когда здесь появились мы. Видишь, след совсем темный? Шел он через поля, как и мы с тобой, и вымочил ноги в росе, а на солнце такие следы сохнут в два счета. Ступня для мужской маловата, но шаг – видишь? – широкий, размашистый. Мальчишка… еще немного, и до мужских лет дорастет.

– Ну и голова! Да, Гунни говорила… я бы в жизни ничего этакого не заметила!