Солнце и Замок

Стоило мне коснуться плеча Герены, окружавшая нас действительность обернулась глиной – мягкой, податливой, покорной любому прикосновению. В два-три движения я вылепил ей новую руку, зеркальное отражение другой. Слеза, упавшая на ладонь во время работы, показалась горячей, будто кипяток; девчонка затрепетала всем телом.

– Готово, – сказал я, вновь оказавшись внутри микрокосма, снова принявшего облик обычного мира. – Одевайся.

Девчонка повернулась ко мне. На губах ее сияла улыбка, хотя щеки были мокры от слез.

– Я люблю тебя, господин, – выпалила она и, вмиг пав на колени, поцеловала носок моего сапога.

– Позволь взглянуть на твои руки, – попросил я, сам уже не веря в то, что сотворил.

Герена протянула руки ко мне ладонями кверху.

– Теперь меня заберут в рабство и уведут далеко-далеко. Ну и плевать! Да и не заберут: убегу я, в горах от них спрячусь.

Но я не отрываясь глядел на ее руки. Обе казались безупречными, вплоть до мелочей, даже когда я свел ладони вместе. Кисти рук совершенно одинаковой величины у людей встречаются редко: та, которой достается больше работы, обычно заметно крупнее, однако ладони Герены не отличались одна от другой даже на толщину волоса.

– Кто заберет, Герена? Кто уведет? – пробормотал я. – Вам докучают набегами культелларии?

– Как «кто»? Сборщики податей.

– Всего лишь потому, что теперь у тебя в порядке обе руки?

– Потому что теперь во мне не осталось ни одного изъяна… – Пораженная открывшимися горизонтами, она осеклась, округлила глаза. – Ведь не осталось же, нет?

Философствовать явно было не время.

– Нет, – подтвердил я. – Ты безупречная, весьма привлекательная девушка.

– Тогда точно заберут. Что с тобой?

– Слегка ослаб, только и всего. Сейчас станет легче.

С этими словами я утер взмокший лоб полой плаща, совсем как в те времена, когда был палачом.

– А по-моему, тебе совсем худо.

– Понимаешь, твою руку исправили, в основном, силы Урд. Только вот течь им пришлось через меня, и, видимо, ток их унес с собой часть моих собственных сил.

– Мое имя тебе, господин, известно, а как звать тебя?

– Севериан.

– Я раздобуду тебе поесть, господин Севериан. Кое-какая еда у нас, в доме отца, еще осталась.

По пути назад разыгравшийся ветер закружил над нашими головами россыпи яркой, сверкающей множеством красок листвы.

XXIX. Среди селян

Жизнь моя изобиловала горестями и победами, а вот радостями, помимо самых простых, известных каждому, вроде любви и сна, свежего воздуха и сытной пищи, баловала меня нечасто. Среди величайших из оных я числю выражение на лице деревенского гетмана при виде руки дочери. Сия смесь изумления, страха и восторга оказалась такой, что я собственноручно выбрил бы начисто его щеки и подбородок, только бы получше ее разглядеть. Герена, по-моему, наслаждалась зрелищем не меньше меня, но, наглядевшись на отца досыта, обняла его, сообщила, что обещала нас накормить, и нырнула в дом, обнять мать.

Как только мы тоже вошли в дом гетмана, страх деревенских жителей уступил место любопытству. Несколько самых храбрых, протиснувшись внутрь, молча уселись на корточки за нашими спинами, а мы умостились на циновках возле низенького стола, где жена гетмана – безостановочно плача, кусая губы, – принялась накрывать для нас пиршество. Остальные просто таращились на нас сквозь проем двери либо приникли глазами к щелкам в стенах без окон.

Подали нам поджаристые оладьи из маисовой муки, местами побитые морозом яблоки, воду и (словно немыслимый деликатес, при виде коего некоторые из молчаливых зевак откровенно пустили слюну) окорочка пары зайцев, сваренные, замаринованные с травами, засоленные и, по обычаю, подаваемые на стол холодными. Гетман с семьей к ним даже не притронулись. Я назвал нашу трапезу пиршеством, так как для местных жителей это и вправду был настоящий пир, однако простой матросский обед на борту тендера в сравнении с нею показался бы праздничным банкетом в садах Обители Абсолюта. Несмотря на усталость и жуткую жажду, я обнаружил, что совершенно не голоден. Съев одну из оладий и отщипнув пару волокон мяса, я запил все это множеством огромных глотков воды, а после счел высшей учтивостью оставить часть угощения семейству гетмана, поскольку с пищей у них явно было туго, и принялся грызть орехи.

Очевидно, это послужило хозяину сигналом к началу разговора.

– Я – Брегвин, – представился он. – Селение наше зовется Вици, жена моя – Киннией, а дочь – Гереной. Эта женщина, – кивок в сторону Бургундофары, – говорит, ты – человек добрый.

– Мое имя – Севериан. Эта женщина – Бургундофара. Я – всего лишь дурной человек, старающийся стать добрым.

– У нас, в Вици, мало что слышно о дальних краях. Быть может, поведаешь нам, что за случай привел тебя в нашу деревню?