Солнце на полдень

— Вот-вот! — ликующе отозвался Шура. — Сергий Радонежский и Йоган Кронштадский, а как сделать что, так — Шура! Так, что ли? И святой свечечкой тоже не желаете обойтиться — давай вам антихристовое электричество! Ох говоруны, артисты! Ладно… Только за спасибо работать не согласен я! Электричество — не тетка. Так шуганет, что и отче наш забудешь! Пять рублей наперед, попробую… Может, и получится… Молиться за меня не надо, а монету гоните!

— Как же наперед, если — потемки? Да и сам говоришь — попробую. Если уж вперед деньги — то гарантия мастера…

Я размышляю над тем, как Шура закончит свое охмурение. Неужели всего-то навсего выкинет из патрона подсохшую бумажку — это бы разочаровало не то что отца Петра, но даже меня…

Шура достал из комода запасную лампочку, патрон, черный смоляной гуперовский провод. Отец Петр светил ему своей свечкой. Быстро орудует отверткой и ножом Шура. Вот уже заделаны два конца, патрон собран, лампа ввернута. Будто всю жизнь Шура работал монтером! Преисполнясь уважения, отец Петр выше поднимает свечку — я успеваю подумать, что передо мной живая картина на какой-то библейский сюжет. Мятущееся и трескучее пламя свечки в оранжевом ореоле кажется мне живой душой маленького грешника, барахтающегося в расплавленной смоле темноты. Сам отец Петр — странная — библейская — помесь грешника и праведника, сама условность их обособленности.

Шура первым идет в коридор, за ним с поднятой свечкой отец Петр, позади зачем-то плетусь я. Страшные тени, выламываясь и кривляясь, мечутся по коридору при каждом движении дрожащей руки отца Петра. Особенно устрашающа тень от его башлыка. Шура ставит табурет в углу коридора, где сверху, среди паутины, копоти и дохлых мух покоится на четырех роликах небольшая мраморная плита. Она кажется мне маленьким саркофагом. Не из него ли вырвалась мятущаяся душа грешника в образе этой трескучей свечки? Как урны или чаши с дарами в изголовье саркофага — торчат две пробки. Замечаю и то, что щетка каждый раз опасливо обходила щиток, когда белилась стена. Так кладоискатель смыкает круги у заведомого клада.

— Может, это из-за пробок? — неуверенно вставляет отец Петр. — Может, перегорели эти самые… пробки?

— Пробки, пробки… Запомнили! Они, изволите видеть, в порядке! — Шура, точно старший с неразумным, набедокурившим ребенком, разговаривает с отцом Петром. Он ткнул куда-то оголенные концы проводков — лампочка ярко вспыхнула. От неожиданности дрогнула свеча, пламя погасло. И чтобы сделать незаметней испуг свой, отец Петр униженно захихикал. Его слезящиеся глазки расширились и смотрят на Шуру с восторженной покорностью. Лампочка горит ярко-белым накалом.

— Молодец!.. И какой из тебя инженер бы вышел!

— Ничего, еще выйдет… И без — бы. Эгоисты вы с моим папашей! Детям жизнь погубили. Идемте в комнату. Теперь ясно, что все дело в дурацкой подвеске. Перетерли изоляцию! Дали вам игрушку! Алка дергает, вы дергаете! Что это вам, паникадило, что ли? Электричество требует уважительного обращения…

Шура взобрался коленками на стол, отодвинул самовар. Неприметно вывернул лампу, вытряхнул патрон, подул в него, для виду подергал подвеску. И щелкнул выключателем. Свет загорелся. Старческое лицо отца Петра расплылось в улыбке. «Молодец Шура! Ты честно заработал свои деньги!»

Как ни странно — из подштанников отца Петра, из вшитого кармана извлечен был старинный кошелек с пружинящими медными гнездами для мелочи. Я смотрел на то, как отец Петр достает пятерку, как Шура ее берет с видом полного равнодушия.

Еще одна житейская сложность предстала передо мной! Ведь этот кошелек — гнезда под мелочь уже постарались скинуть тонкую фальшь посеребрения и обнажить прозаично-истую медь, два задастых амурчика в бесполом объятии замыкают кошелек — как-то нашли мы с Шурой возле шезлонга отца Петра. Кошелек был тут же, хоть и не без назидания, вручен отцу Петру. Шура даже не заглянул в него. Странный все же человек!.. Он мне тихо пожимает руку:

— Я — пошел! На последний сеанс в кино успею!

И вот, еще не опомнился я от той, первой, электрической, проделки Шуры, изволь, вкушай теперь другую! Нет, видно, как тут ни тужись, не разгадать мне характер Шуры! Это тебе не Колька Муха! Может, они с отцом Петром затеяли такую игру, вроде поддавков? Отец Петр знает о проделках Шуры — и виду не подает, Шура знает, что отец Петр знает, но не может не разыгрывать из себя пройдоху? Может, они и впрямь так тешатся? Скучно, что ли, обоим… Но вот уже начинается новая проделка! Занавес — поднять! Музыка — туш! Мой друг преображается в факира!