Солнце на полдень

Шура хватает кружку с мраморного умывальника о трех кокетливо гнутых ножках и прячет ее на подоконнике, за горшком с геранью. Из ящика стола, — у Шуры свой ящик, единственный, который запирается, — он достает небольшой разводной ключ. Я знаю, такой ключик называется «французский», под любую гайку подойдет. Стоит только повращать немного тот винт, который называется — «червяк». Мне Шура объяснял и даже давал подержать этот ключ, чем лишний раз выказал мне свое доверие. Ключ разводной — мировая вещь, сам Жора похвалил и ключ, и Шуру: молодец! На толкучке за него Шура отдал целый рубль, не посмотрел на убыль своего тощего капитала…

— Пошли! — говорит Шура. Ноги мои умнее головы, они сопротивляются, говорят «нет».

Что за участь проклятая! Меня даже не спрашивают. За дружбу я должен всегда расплачиваться самоотрешением. Неужели судьба мне никогда не подарит настоящую дружбу — равную, бескорыстную, не унижающую?! Или нет на свете равенства и бескорыстия между людьми?.. Тяжело мне, даже слегка поташнивает меня. Мучает совесть, сосет там, под ложечкой. Я бесхарактерный, я на поводу, чужим умом живу. И весь лемановский набор про меня.

Вдвоем мы едва отодвинули тяжелую лобастую чугунную крышку, которая разлеглась в середине двора, возле водопроводного крана. Шура дает мне свой личный — французский — ключ и торопливо объясняет. Там внутри, в колодце, есть еще один кран! Он — главный! Вон, мол, торчит его квадратная головка. На ней — риска. «Видишь?» Вижу, ну и что? Шура насмешливо и добродушно одновременно охает. Во, простота, мол! Я все еще не понял замысел его! Он, однако, не собирается посвящать меня в подробности. Я солдат, а стратег не посвящает в свой замысел солдата… Одна у меня доблесть — погибнуть во имя славы его?..

Подталкиваемый Шурой, я опускаюсь вниз по скобкам в осклизлой кирпичной стенке колодца. Голгофа, значит, не обязательно вверх. Но, может, это преисподняя? Следует последнее указание: повернуть головку крана риской поперек трубы. И замереть!.. И ждать. Я солдат в секрете. Я решаю судьбу битвы, она решает мою судьбу. Судьба за судьбу. Но не хочу я геройства из слепой подчиненности — я жажду осознанности подвига!..

Не успел я опомниться, как крышка обреченно и глухо плюхнулась над головой. Только теперь я догадываюсь, в чем коварство Шуриного плана! Отец Петр, испытывая послеобеденную жажду, пойдет, конечно, к крану. Пьет он всегда из крана — ни за что не зачерпнет из ведра, которое стоит возле умывальника! Отец Петр толкует всегда про проточную воду и проточный воздух, — про то, что в ведре это уже не вода, а труп воды, а застоявшийся в комнате воздух, не воздух, а кишечный газ. Да из крана он пьет не сразу, откроет кран на всю ивановскую и ждет, чтоб выбежала застоявшаяся вода… Сколько скандалов на дворе, сколько попадает тете Клаве от соседей — за лужи посреди двора! Отец Петр верен своей теории о трупной воде и продолжает свое. На середине двора стоит непросыхаемая грязь, в которой — в самой середине — куры всей округи находят ржавую лужицу для своего водопоя. Вся грязь — в следах кошачьих и куриных лап. Изредка куры роняют — в виде платы, что ли? — перышко-другое. Белесое, рыжее, рябое. Ветер незаинтересованно пробует эти перья — на что, мол, они годятся? — грязь их держит цепко, оставив им лишь иллюзии полета. Тут же, на гусиной травке, точно тигр на оазисе, дремлет кот. Он то открывает, то закрывает глаза. Никак не может решиться на вылазку против раздражающих его кур. Он живое воплощение борьбы родовой памяти хищного пращура из джунглей и угасших инстинктов в ленивом и выродившемся потомке возле болотца, смутном и жалком подобии тех, древних джунглей. Все это я вспоминаю в темном колодце.

Я слышу, как брякает эмалированная кружка отца Петра о медный кран. Шура ее в нужный момент, значит, демаскировал! Потом слышу голос отца Петра. Сперва невнятный, ворчливый. Потом — явственный монолог с драматическими нотками: наконец, полное гневной патетики восклицание.

— Шура! Воду отключили.

— Не уплатили, вот и отключили. А теперь, чтобы снова включили, нужно будет уплатить трояк!.. Скрягам всегда все дороже обходится! Ч-черти, уксусом их в детстве поили…

Какой ясный ум у Шуры! Отец Петр не может не заметить это. Не жить бы им без Шуры, без его житейской практичности.

— Так дорого? Три рубля?.. Что это, штраф такой?

— Не собираетесь ли вы поторговаться с Советской властью? — высокомерно осадил старика Шура. — Доставайте скорей мошну! Может, еще успею на насосную станцию. А то конец работы, будем без воды сидеть… Козу не напоили, у тети Клавы белье в корыте мокнет. А придет, супца какого-нибудь сварганить захочет…

— Но почему я один должен платить? А соседи? — вдруг отца Петра, служителя культа, обуял дух коллективизма.

Видно, Шуре надоело слышать скупердяйские соображения отца Петра. Скорей всего, что он повернулся, собираясь уйти от крана, от нудного разговора с отцом Петром. Вообще — эта вода его мало интересует…