Солнце на полдень

Весы привезли, Панько повозился немного с ними и сказал «готово». Его, Панько, и поставили вторым весовщиком. Леман уже помчался — насчет тары разузнать. Он звонил из правления, с какой-то небывалой свирепостью кричал и алекал в трубку, давал отбой и кричал: «Станция! Станция!», пока где-то на втором конце провода, в Херсоне, ему твердо не пообещали, что машина придет вовремя, что тару возьмут на консервном заводе имени Восьмого березня, то есть Восьмого марта, что… пусть он не волнуется, Федор Францевич!

Легко сказать, — чтоб Леман не волновался! Это был бы тогда не он, а другой человек. И лишь договорившись обо всем, резко дергал вперед и назад ручку большого дубового телефона — в последний раз давал отбой.

Тогда наступала очередь — блокноту. Леман расстегивает командирскую сумку и углубляется в расчеты и записи в своем блокноте. Что-то снова записывал, высчитывал, брал из-под рук у счетовода его счеты, медленно, но громко щелкал на них. Все выверял производительность. Потом опять к Карпенко:

— Весы нужно поставить в середину массива. Вот так: одни сюда, другие — туда! Машине обозначить подъезды — вот так и вот так!

Вырывал лист с рисунком и отдавал Карпенко. А тот кряхтел, вздыхал, но уже не пытался спорить с Леманом. «Ну и напористый, чертяка!» И верно, умел Леман добиваться своего! И чем артачиться, лучше бы Карпенко расспросил бы об этом в Херсоне — в наробразе, в горсовете, на продовольственных базах…

Еще прежде чем показывался грузовик, о нем оповещало длинное, всплывающее над лесосмугой облако пыли. Потом подтверждалось это шумным громыханием пустых ящиков. Наконец показывалась и сама полуторка. Вот он опять мчит, словно запыхавшийся конь на водопой, этот темно-зеленый, видавший виды полуторный газик. Но кто это там отчаянно машет рукой из кабины? Против солнца — никак не разобрать, кому принадлежит это мельтешащее лицо? На миг мне кажется, что мне знакома эта клетчатая кепка. И впрямь — знакомая кепка. Но не может быть…

И вдруг узнаю — Шуру… Он! Улыбается, рот до ушей. Вот уже Алка, забыв про военную дисциплину, бежит наперерез машине. За ней поспешает, насколько позволяет узкая юбка, тетя Клава.

Шура молодцевато выскочил из кабины еще до того, как грузовик остановился. Умело и ловко спрыгнул на ходу — лицом вперед, резко кинув тело назад. И откуда только Шура все знает? Ведь вот сколько толковал нам — как о некой высшей науке — Колька Муха про прыжки на ходу с поезда! Так это Колька Муха, урка, почти жиган, который — если ему верить — тысячу раз спасался подобными прыжками от расправы… А то — Шура… Но мысль эта — мимолетная. Я смотрю, как Шура высоко подкинул Алку, приподнял, закружил. Нашарил меня, прижал, оттолкнул — чтоб посмотреть мне в лицо. Он был счастлив, что видит нас, лицо его сияло от радости. Вот уже и тетю Клаву чмокнул по-родственному в щечку, сдвинул побольше на затылок клетчатую кепку с пуговкой в середине.

— Это — мои! — обернулся Шура к шоферу. Тот понимающе хмыкнул, махнул рукой — валяй, мол, — и тоже вылез из кабины.

— Вот что, помощник… — глянул на нас шофер, как бы извиняясь, что прерывает наши родственные восторги. Дело, мол, прежде всего. — Я пойду в правление. Накладные оформлю. А ты — тут. Будь полным хозяином! Проследи, чтоб машину не перегрузили. А то скаты уже просели. Да передняя рессора вот-вот рассыплется. Перебрать надо будет… Зальешь воду, масло добавишь… В общем, чтоб полный корабельный порядок! Всяк кулик на своем болоте велик.

Мы стояли молча, ничего не понимающие. Точно отсвет зари на речной зыби, множилась улыбка Шуры, безотчетно отражаясь и на наших лицах. Мы уже догадывались, что Шура не просто подсевший в кабину попутчик, что у него хорошие новости! Ведь мы слышали своими ушами — сам шофер сказал: «помощник»!

К нам подошел Леман. Отразилась эта безотчетная привязанность и на его лице — потемневшем от загара, с заострившимися скулами, лишь в скандинавских глазах горели неукротимые огоньки.

Леман пожал руку шоферу, затем Шуре, не терявшему попусту время. Одним ловким движением — чтоб не обжечься — Шура открыл пробку радиатора, метнулся к бочке, зачерпнул ведро воды. И, заливая воду в дымящийся радиатор, искоса глянул на меня, подмигнул:

— Так! Не подставив ведра, и мы за титьку не дергаем. Правда? Ну как ты здесь?.. Начальство свое не обижаешь? — спросил меня Шура и кивнул в сторону Лемана. Спросил громко, чтоб Леман слышал. Это было похоже на Шуру! Умел он всегда и перед каждым показать свою независимость. Надо же такое — даже над Леманом подтрунивает! А тот не обижается, лишь насмешливо покачивается на носках своих геройских сапог, одергивая френчик. Перед Шурой охорашивается?

— Ну, что? Вижу, моя записка сработала? — спросил Леман. — Надо же. Оплелся, огородился, как бобер на лесной речке. Индивидуалист… Нечего было тянуть и ждать у моря погоды. Давно бы обратился. Ведь я все случайно узнал от Клавдии Петровны, — обернулся Леман к тете Клаве, как бы приглашая ее в свидетели. А все же — как тебя Непорожний принял? Святым кулаком да по окаянной шее?