Солнце сияло

Пианино стояло в комнате на парадном месте, но было советской марки «Лира», а хорошего советского фортепьяно мне видеть не приходилось. Кроме того, расстроено оно было — слезы наворачивались на глаза слушать его.

Слезами, только я взял первые ноты, Юра и облился. Он ухватил себя за косичку и завопил:

— Уши мои!

Я прекратил играть и закрыл крышку.

— Пардон. Моя ошибка. Ваша правда, граф: возможности человеческого организма не безграничны.

— Нет-нет, это я — пардон! — снова завопил Юра. — Возможности моего организма безграничны, граф! Лабаем! Хочу послушать!

— Да уж, Сань, давай. Тоже хочу послушать, — подвопил Юре Николай. Он притащил с кухни бутылку с «Роялем», бутылку минералки, тарелки с закуской и расставил все сверху на пианино. — Ты и в этой области искусства впереди планеты всей?

— Тронули, — подтолкнул меня начинать Юра, наполняя над моей головой «Роялем» их с Николаем рюмки.

Мне пришлось провести за изделием комбината «Лира» не меньше часа. Давай еще, просил Юра. Ты говорил, целую симфонию накропал, какой-нибудь тематический кусок можешь продемонстрировать? И песню бы, а? Пару песен.

Впервые после отца я играл свои сочинения профессионалу. Но отец был профессионалом с обочины, вроде футбольного игрока, всю жизнь просидевшего на запасной скамейке, а Юра играл в основном составе, в каждом матче, мяч не сходил у него с ноги. И вот он просил меня: а этот финт? а такой удар? а как насчет того, чтобы обвести сразу двоих?

— О'кей? — посмотрел наконец я на Юру, берясь за крышку, щелкая откинувшимся пюпитром и прижимая его пальцем — приготовясь закрывать честную, но бессовестно гнавшую фальшак советскую «Лиру».

— О'кей хоккей, — согласно кивнул Юра со стула сбоку от пианино.

Николай, сидевший с остро поднятыми коленями в продавленном кресле поодаль, открыл глаза, немигающе уставился на меня и затем произнес:

— Главное, когда спишь только с женой, быть уверенным, что она тоже спит только с тобой.

— А ты уверен? — спросил его Юра.

— В том-то и дело, — сказал Николай, не поворачивая к нему головы.

Посидел, все так же немигающе глядя на меня, еще немного и снова закрыл глаза.

Он наливал себе меньше, чем Юре, но напился именно он.

Мы с Юрой оставили Николая дремать в кресле и, прихватив бутылки с тарелками, переместились обратно на кухню.

— Что, ничего, — сказал Юра. — Вполне. Ты по композиции где-то уроки брал?

Не знаю почему, но говорить об отце не хотелось. Хотя нет, знаю почему. Я его стыдился. Неосознанно, не отдавая себе в том отчета. Член Союза композиторов, пропахавший жизнь на заводе. Недурственная картинка.

— Читать, граф, умеем, — сказал я. — Грамоте учены.

Иначе говоря, я ответил ему, что никаких уроков не брал, а учился по книгам. Что, собственно, было почти правдой. Я проштудировал в отцовской библиотеке все, что там стояло по композиции.

— Вообще я тебя получше хотел бы послушать, — сказал Юра. — Получше и побольше. У тебя пленки со своими записями есть?

— Нет. Откуда?

— От верблюда! Кто-то на тебя пахать должен? Сам позаботься. Найди звуковика хорошего, договорись. Пусть не товар, но хоть какой-то сырец тебе сделает. Чтобы было что визитной карточкой предъявлять.

— Кому предъявлять? Зачем?

— Как зачем? — В голосе Юры прозвучало возмущение. — А для чего ты пишешь?

— Просто, — сказал я. — Хотелось. Сейчас и не пишу. В голове, конечно, кой-что звучит, но и все. Когда записывать? Самое приятное — в голове покрутить. Вот так.

— «Так» рифмуется с «мудак»! — Юрин указательный палец оказался наставлен на меня подобно стволу пистолета. — Так просто сочиняют лишь идиоты. А умные люди делают из этого профессию и деньги.

В прихожей загрохотал взвод солдат, обутых в тяжелые сапоги с подковками. Роль взвода успешно исполнял Николай в единственном числе. Остановившись перед дверьми ванной и туалета, он ударом ладони перевел флажки выключателей в верхнее положение. За первой дверью, открытой им, оказался туалет — и туда ему было не нужно. Он захлопнул ее, так что у нас на кухне сотряслось и прозвякало на столе все, что было стеклянного, и открыл другую. Стекло на столе сотряслось у нас еще раз, и следом, через мгновение, до нас донесся рык мощной струи, вырвавшейся из крана, и ее гулкий звон о чугунное дно ванны.

Николай, пошатываясь, вышел обратно в прихожую. Голова у него была мокрой, волосы торчали во все стороны перьями. Двигаясь галсами, он прошел к нам на кухню и с грохотом свалился на ближайший табурет, оказавшийся у него на пути.

— Как так получилось, что меня разобрало? — проговорил он, по очереди обводя нас расфокусированным взглядом, словно страдал косоглазием. — Или, Сань, это твоя музыка так на меня действует?

— Его музыка, его музыка, — с удовольствием подтвердил Юра.

Спустя полчаса мы все втроем ссыпались на улицу, поймали частника, дали водителю деньги, записку с адресом, по которому отвезти его седока, и погрузили Николая на заднее сиденье.

— Не играй при мне больше, — грозя пальцем, попросил Николай — перед тем, как дверце за ним закрыться.