Солнце сияло

Тут же, на набережной, я схватил машину – и спустя несколько минут уже выбирался из нее на задах «Праги», во дворе дома Ульяна и Нины. Рояль был занят Лекой, – я услышал его звуки, еще стоя перед дверью квартиры и нажимая на кнопку звонка. Надо сказать, Нине совсем не хотелось ломать спланированный для дочери распорядок дня, и она предприняла робкую попытку отказать мне в немедленной оккупации инструмента. Но Лека, выскочив в коридор на мой голос и узнав, о чем речь, тотчас выступила защитницей моих интересов, и фортепьяно было представлено в мое полное распоряжение.

– Мам, мне еще столько всяких других уроков делать! А у дядь Сани творческий экстаз пропадет, – категорично сказала она, заставив нас с Ниной давиться со смеху.

Вытащить тему из наплывающих друг на друга звуковых облаков, записать ее, очистив от шелухи, наметить ее развитие – мне хватило на это часа. Нина оставляла меня обедать, Лека тоже просила побыть еще, но я попрощался.

Следующей моей целью был магазин музыкальной техники «Испа». Не могу припомнить, откуда я знал о нем. Никогда раньше мне не приходилось бывать в этом магазине. Я даже не имел понятия, где он точно находится. Знал лишь, что где-то в районе Пресни, около метро «1905 года». Но он был мне нужен, и я не мог не найти его.

Вечером с Тиной, противу утренних планов, мы никуда не пошли. Она ждала-ждала моего звонка в своем медицинском учреждении и, не дождавшись, позвонила мне сама. Давай сразу домой, сказал я ей коротко.

Дверь в квартиру Тине пришлось открывать своим ключом – звука дверного звонка муж ее не услышал. Он сидел в наушниках, и внутрь них никакие внешние звуки не проникали. Хорошо себе представляю, как она встревоженно входит в квартиру – и замечательная картинка открывается ее взору: все в комнате, дверь в которую – прямо напротив входной двери, сдвинуто с мест, переставлено, а посередине на высокой металлической подставке стоит нечто, похожее на длинный черный ящик с клавишами, и ее муж в полусфере громадных наушников на голове, как в танковом шлеме, невидяще глядя на нее, колотит по бело-черному фортепьянному оскалу.

Полученных в компенсацию за отмороженный хвост тридцати Франклинов мне как раз хватило, чтобы купить синтезатор, кое-какие необходимые прибамбасы к нему. Что за обстоятельства могли оторвать меня от этого зверя в первый день обладания им? Разве что атомная война.

Глава тринадцатая

– Привет, – сказал Конёв, загораживая мне дорогу. – Ты тут околачиваешься, всякие слухи о тебе доходят, а к старым друзьям увидеться никогда не зайдешь.

– Привет, – ответно сказал я Конёву. Во мне уже все перегорело, это было так нещадно давно – когда мы работали вместе, что ж мне было не поздороваться с ним. – Неужели так хочется увидеть меня?

– А почему же нет. – Скобка конёвского рта лежала на спинке, дружелюбно взодрав концы вверх на немыслимую высоту. Но теперь его дружелюбие обмануть меня не могло. – Говорят, крутым клипмейкером стал? Бабки заколачиваешь – пыль столбом.

– Двумя, – сыронизировал я. Что, в принципе, не значило ничего.

Но Конёв задумался над смыслом. И, видимо, обнаружил его.

– Да, конечно, – изрек он через некоторую паузу. – Вольный художник – это не то, что мы, рабы эфира. Что мы, пасись на привязи вокруг колышка – и ни на шаг дальше. А у вольного художника всегда есть возможность маневра. Что, говорю, никогда не заглянешь? Рядом околачиваешься – и мимо.

Мы и вправду встретились в коридоре, где находилась его редакторская комната – та, из которой впервые я смотрел на кипящий внизу желто-зеленой волной главный Ботанический сад, мгновенно присвоив его, сделав своим и страшась потерять, но мы и раньше, случалось, сталкивались с ним так, если не в этом коридоре, так в другом, – что вдруг нынче он решил остановиться и заговорить со мной? И когда я подумал об этом, меня осенило:

– Что, хмырь советского периода ушел?

– Сняли! – радостно сообщил Конёв. – Уж служил-служил – верой-правдой, а пихнули – никто даже не знает, где приземлился. Хорошо бы спланировал – всем бы известно было.

– Зовешь вернуться? – спросил я.

Подковка конёвского рта утянулась концами едва не к глазам.

– Нет, это извини. У тебя теперь репутация, ты теперь сам за себя в ответе, у тебя теперь не мой уровень, чтобы звать.

– Ладно, не боись, – сказал я. – Нужно мне к вам идти, пастись на привязи. Я теперь, сам говоришь, вольный художник. Свобода маневра и пыль двумя столбами.

– Нет, в самом деле, как заколачиваешь-то, прилично?

Конёв стоял, приблизившись ко мне всей своей массивной тушей так близко, что я чувствовал исходивший от него запах пота, и было неудобно смотреть на него – он словно бы нависал надо мной. Возможно, этой близостью он хотел показать мне, что у нас, в общем-то, прежние отношения, мы товарищи и, кто знает, может быть, еще окажем друг другу взаимовыгодные услуги.

– На жизнь хватает, – сказал я, отступая от него.

Но он снова подступил ко мне на прежнее расстояние.

– Ну машину-то купил?

– Да нет. – Вопрос его меня удивил. – А что?