Солнце сияло

– Так бывает! Мелодия – одного, аранжировка – другого, и ставят имя только кого-нибудь из двоих.

– Аранжировщика, конечно, да?

– И аранжировщика, – не моргнув, ответствовал мне Арнольд.

– По-моему, наоборот.

– А по-моему, так по-разному, – с крепнущей интонацией оскорбленной невинности сказал Арнольд.

Лариса продолжала молчать. Лиса Патрикеевна решила, что если волчий хвост немного прихватит к проруби, это пойдет серому охотнику за рыбкой на пользу.

– Не заправляй мне, падло, арапа! – Я, в свою очередь, решил, что нечего мне церемониться, время назвать Арнольда так, как он того заслуживает. – Одно из двух: или мое имя, или никакого клипа в эфире. И вообще из репертуара вон. Одно из двух.

Лиса Патрикеевна почувствовала, что настала пора ей снова мести хвостом.

– Мальчики, кофе готов! Готов-готов-готов, – застрекотала она от плюющейся кофейной пеной хромированной зверюги. – Саня, ты помнишь мой кофе?

Она снова напоминала мне о нашей тайне, она говорила мне так, что я и Арнольд – это одно, а мы с ней – это другое, и уж мы-то с ней должны поладить.

– Давай твой кофе, – сказал я.

Чашки на столе уже стояли, держа наизготовку в блюдцах под собой холодное оружие ложечек, раскрытая сахарница сияла горкой рафинированного белого пороха, – полутора минут хватило, чтобы рассесться, получить в чашки по боевому заряду и, обжегшись, снять пробу. Кофе хромированная зверюга варила отменный. Хотя, наверное, и сорт был не из худших.

– Саня, то, о чем ты говоришь, невозможно, – проникновенно произнесла Лариса по прошествии этих полутора минут.

– Что именно? – уточнил я.

– В клип вбуханы такие деньги! – не отвечая на мой вопрос, но с такой интонацией, словно именно на него и отвечала, сказала Лариса.

– И что?

– Его невозможно снять с эфира. Вложенные деньги должны окупаться.

– Хорошо. Мое имя. Плюс гонорар, – добавилось у меня – о чем до этого мгновения я и не думал.

– Уже везде и всюду – Арнольд Везунов, и вдруг на: перемена декораций. Это невозможно. – У Лисы Патрикеевны были нежные вразумляющие интонации. Мерзни-мерзни, волчий хвост, твердила она, а звучало так, словно она выпевала: «Ловись, рыбка большая и маленькая, привали удача серому волку». – Вот насчет гонорара, – поспешила она опередить мой ответ, – это ты абсолютно прав. Гонорар должен быть заплачен. Не платить гонорар – это нечестно.

– Да? Интересно! И сколько же? – вскинулся я. Наевшись пойманной рыбки до отвала и вволю натешившись, Лиса Патрикеевна готова была заплатить за оторванный волчий хвост: вот тебе рыбка, серый, вот тебе, на, прямо в рот, утешься.

– Пятьсот, – быстро проговорил Арнольд.

В тот миг у меня создалось впечатление: он торопился опередить Ларису, чтобы она не назвала другой цифры. Но позднее мне станет казаться, что у них был сговор. Что они заранее распределили роли, и если случалась импровизация, то в пределах утвержденного текста.

– Скинь до сотни, будет вернее, – сказал я Арнольду.

– Нет, пятьсот – это, конечно, несерьезно. – Лариса как отпарировала слова Арнольда. – Тысяча долларов, думаю, так.

– Десять тысяч, – ответствовал ей бесхвостый.

Я не торговался. Я куражился. Вы предлагаете за отмороженный хвост тысчонку? Прибавьте ноль! Хвост, пока он был на своем месте, не стоил, может быть, ничего, но хвост отмороженный – это совсем иная ценность. Ну-ка посмотрим на степень вашего жлобства!

– Нет, десять тысяч – это тоже несерьезно. – Лиса Патрикеевна со всей твердостью показала голосом, что хотя и готова к компенсации за волчий хвост, такое количество рыбы она отвалить не может.

– Ну, нет так нет. – Волк будто бы был согласен или на гору рыбы, или ничего ему не было нужно. – Тогда, значит, снимаем с эфира клип. Снимаем, снимаем! Раз не хотите указывать мое имя. Не делаете этого – отношу заявление в суд. Как я эту песню играл и пел, только с другими словами, – столько людей подтвердит! Дороже за воровство заплатите.

– Да? Подтвердят? – снова высунулся Арнольд. – А у меня тоже подтвердят! И кому больше поверят? Я профессионал, а вы кто?

– Две тысячи, – предложила Лиса Патрикеевна. – Очень нормальная цена. Считай, мы у тебя покупаем песню. Ты написал – мы купили. Так и делается.

– Все равно как художник картину, – снова вмешался Арнольд. – Продал – и до свидания, прости-прощай.

Я молчал. До меня вдруг дошло, что я, по сути, бессилен. Бешенство, владевшее мной, застилало мне глаза, я все видел через его кровавую пелену, и, чтобы она разошлась, понадобился тот убойный удар, который – сам не подозревая о том – нанес мне Арнольд заявлением, что у него тоже будет кому подтвердить его приоритет. Будет, конечно, будет! Они обокрали меня, – а я ничего не мог с ними поделать. Все, что я был в состоянии реально сделать – это дать в морду или. Или наказать их возможно большей суммой отступного. Все. Они со всей очевидностью не хотели скандала, и вопрос состоял лишь в том, в какую сумму они готовы оценить свое спокойствие.

– Три тысячи, – сказал бедный волчара с отмороженным хвостом. – Художник продает картину, но его имя на ней остается. Вы у меня покупаете отказ и от имени.