Солнце сияло

– Еще какая, – сказал Ловец. – Правым с ними никогда не будешь. Какая тут стрелка. Против них нужно прикрытие откуда-нибудь с Лубянки иметь. Тогда еще можно о чем-то говорить.

– А у вас такого нет?

– Чего нет, того нет. – Ловец снова улыбнулся – той же своей, недоступного мне смысла улыбкой. – Только такого мне еще не хватало.

Это был крах последней надежды. У меня будто выбили опору из-под ног, и я, с петлей на шее, задергался в воздухе.

– И что же делать? – протянул я через паузу.

Ловец не ответил. Он пристально смотрел на меня – молодой Хемингуэй периода квартиры над лесопилкой в Париже, – казалось, заново оценивал меня, изучал, узнавал. Потом он спросил:

– Что, деньги вам завтра отдавать, я правильно понял?

– Правильно, – подтвердил я.

Он снова помолчал. А то, что я услышал после, повергло меня в шок – повешенный, я вдруг обнаружил себя стоящим на земле, петли на шее нет, и я жив.

– Но я не могу дать их вам просто так, подарить, – сказал Ловец. – Только в долг. На долгий срок, но в долг. Устраивает вас так?

Устраивало ли меня так. Еще как устраивало, еще как!

– Действительно сможете дать? – нелепо спросил я, не в состоянии осознать до конца, что жив, спасен и петля мне уже не грозит.

– В долг, – повторил он.

– В долг, разумеется, – отозвался я.

Он взял свою рюмку и поднял ее.

– Давайте тогда выпьем за нашу сделку. Завтра часам к двум подъезжайте, думаю, насобираю к этому времени.

Мы чокнулись, и я опрокинул коньяк в себя единым махом – прямо в глотку, минуя язык. Пищевод вспыхнул, и огненная река потекла вниз.

Ловец, пригубя из своей рюмки, смотрел на меня с укоризной.

– «Хенесси»! Так по-варварски. Хозяину обидно.

– Ну, налейте еще, – протянул я к нему рюмку. – Исправлюсь.

Он засмеялся, взял бутылку, налил мне и чуть долил себе.

– У меня тут есть идея одного фотожурнала, – сказал он. – Вы ведь на телевидении журналистом работали?

– Журналистом, – кивнул я.

– Ну вот. Главным редактором пока буду я сам, а как насчет того, чтобы пойти ко мне заместителем? Будете уменя под боком – уже мне гарантия, и понемногу отработаете свой долг.

– Идет, – не раздумывая, согласился я.

– Точно?

– Точно.

– Давайте тогда выпьем и за эту нашу сделку, – протянул он ко мне рюмку. – Может быть, совместными усилиями все-таки и дело со студией с мертвой точки сдвинем.

– Это вообще было бы замечательно! – полыхнул я брошенной в костер сухой хвоей.

Мы снова чокнулись, и теперь я степенно отпил из своей рюмки глоток, достойный напитка, что был в ней.

Когда я вышел от Ловца, остававшегося ночевать в офисе, шел уже второй час, метро не работало. Чтобы дорога не обошлась втридорога, следовало дойти до Садового кольца и проголосовать там, поймав машину, что шла бы куда-то в моем направлении.

Но я схватил машину прямо тут, на Новом Арбате, где в моем направлении не могла идти ни одна, – не посчитавшись с ценой. Мне было все нипочем. Я чувствовал себя Крезом. Не в смысле денег. В смысле дружбы. Иметь такого друга, как Ловец! Кем я был еще, как не богачом.

Глава семнадцатая

Фотожурнал мы с Ловцом делали месяца три. Во всяком случае, до Нового года мы точно недотянули.

Идея, наверное, была у него замечательная: на прилавках лежали кучи всяких автомобильных, интерьерных, мужских и женских, а такого – посвященного практической любительской фотографии – не было ни одного. Думаю, журнал бы пошел – полетел, засвистел веселой птичкой: Ловец собирался продавать его в аэропортах, на вокзалах – туристам, уезжающим на отдых, прежде всего; но когда он задумывал журнал, дефолтом еще и не пахло. А и когда это новое иностранное слово принялось ласкать слух с экранов телевизоров, стремительно обрусевая и делаясь привычным для языка, тоже мало кто понял, что же произошло. Ловец оказался с большинством. Мы набирали штат, искали авторов, придумывали рубрики, разрабатывали макет, готовили материалы, сканировали фотографии – мы полностью сделали три номера: чтобы уж начать, так не останавливаться, с места в карьер; задел был – можно спокойно поднимать паруса и выходить в открытое море. Я просветился в таких профессиональных тонкостях – прежние бы советские времена, мог взяться руководить кружком фотолюбителей в каком-нибудь Дворце пионеров. Почему-то особенно мне запомнилось, как делать фото «со смазкой», чтобы, скажем, снимая вечеринку, передать атмосферу пьяного балдежа. Для этого следовало выставить на аппарате большую выдержку, секунду или две, а фотографировать со вспышкой. Вспышка срабатывала, все, что надо, на пленке запечатлевалось, но затвор при этом оставался еще открытым. И вот тут нужно было слегка дернуть аппарат. Всякие обычные предметы, и лица в том числе, смазаться не успевали – для них не хватало освещения, а от того, что светилось: ламп, зеркал, бликующих бокалов и рюмок, женских украшений – ото всего оставался туманный прозрачный шлейф.