Солнце сияло

Поверить в то, что при Лёниной осмотрительности он сидит без копейки в кармане, было невозможно.

– Лёня, – попробовал я надавить на него, – ты мне эти деньги давно должен был отдать. Сам, без моих напоминаний.

– А чего ж ты не требовал? – вопросил Лёня. – Напомнил бы раньше, я бы тебе отдал.

– А чего ж ты не отдавал? – вопросил я.

– Что теперь об этом говорить, – со стоической интонацией сказал Лёня.

В возврате долга мне отказал даже Николай, чего я уж никак не ожидал. Вернее, он отказал во всей сумме, сказав, что может вернуть сейчас двести, и двести ему – тоже в напряг, но он постарается.

– Ты же не предупредил… неожиданно, – пробормотал он. – Где я возьму… – И спросил: – Что, каток накатил?

– Накатил, Николай, – я всегда называл его полным именем.

Он помолчал. И я молчал тоже.

– Саня, ну прости мерзавца, – возобновил он свое бормотание. – Я помню, я тебе обещал, как будет нужно, перезанять, под проценты.

– Ну так что?! – перебил я Николая. – Под любые проценты, под любые! Тыщу, две, три, десять! А я отдам, ты меня знаешь!

– Да ну ты что, ты не понимаешь, что говоришь. – В голосе Николая не было ничего от него обычного. Ни следа его сдержанной ироничности, той насмешливой отстраненности от жизненной суеты, что так привлекала меня в нем. Казалось, каток накатил на него, не на меня, расплющил его, и он уже был не ковриком под ноги, а половой тряпкой. – Где мне занять, у кого? Тем более такие деньги. Сейчас же дефолт, вообще никто никому копейки в долг не дает. Копейки!

– Так речь о долларах. Доллар-то крепок.

– Наверное. Но все равно никто никому.

Вот когда впервые за последние сутки меня продрало ознобом настоящего страха. Уж если оставил меня наедине с этими зверьми Николай. Стас, истлевающий в могиле на кладбище под Саратовом, дотянулся до меня через разделяющее нас пространство своей мертвой рукой и, взяв в нее мою, позвал к себе.

Из всех моих должников деньги мне вернули лишь четверо – из тех, кто был должен по мелочевке.

У Бори Сороки я надеялся к его долгу получить и взаймы. Но Николай был прав, говоря, что никто никому: Боря мне отказал. Мы сидели в его офисе в креслах для переговоров, он, как водится, угощал меня молдавским коньяком «Белый аист», но в ответ на мою просьбу вскинул вверх руки, будто сдавался в плен и просил о пощаде:

– Пардон! Никаких возможностей! Такой с этим дефолтом обвал в рекламных делах – нельзя было себе и представить. Может быть, вообще придется ликвидироваться.

В отчаянии прямо из Бориного офиса я позвонил Ире. У нее, я понимал, особых денег занять не удастся, но она могла попросить у отца. Еще я понимал, что она не будет этого делать, и тем не менее позвонил.

Ира не только отказалась говорить с отцом, она отказалась одолжить мне хотя бы сотню-другую. Зато неожиданно я получил от нее номер отцовского мобильного телефона.

– Позвони, попытай у него удачи сам, – напутствовала она меня.

Зачем она это сделала, мне стало ясно через минуту, когда мобильный Фамусова ответил и я представился. Видимо, ей все же хотелось устроить мне какую-нибудь подлянку, и вот случай представился.

Фамусов, услышав мой голос, казалось, задохнулся; я так и почувствовал по его молчанию в трубке, что мой звонок для него – будто удар под дых. Но он был обкатанным, закаленным валуном и не прервал меня, пока я излагал свою просьбу, ни словом. Но уж потом я получил от него истинно так, как если бы столкнулся с сорвавшимся с кручи горным камнем. Мерзавец, подонок, стервец, выдавал мне Фамусов. Грабил меня, подлюга, вместе с Ленькой! Да пусть тебя уделают в кашу, на фарш пустят – я только рад буду!

К Ульяну с Ниной я поехал к самым последним.

Нинины глаза, когда она увидела меня, другая бы пора, немало меня повеселили бы: они впрямь стали квадратными. Вот уж никогда не думал, что эта метафора ничуть не преувеличение.

– Боже! – проговорила Нина.

Лека, неторопливо выплывшая из своей комнаты, остановилась у стенки поодаль, не решаясь приблизиться ко мне и глядя на меня то ли с ужасом, то ли отвращением, а может быть, смесью того и другого. Она была сейчас в том возрасте, когда в птенце уже вовсю проглядывает взрослая птица, но еще не оперилась, еще не отрастила крыльев во весь их будущий размах, и это сочетание птенца и птицы и нелепо, и забавно, и трогательно.

Я показал ей «нос», приставив руки одна к другой растопыренными пальцами и пошевелив пальцами в воздухе, она молча передернула плечом и медленно уплыла обратно в свою комнату.

Ульян, оглядев мою расцветшую синяками физиономию с заклеенной бактерицидным пластырем губой, только похмыкал.

– Пойдем, попьем чаю, – позвал он, кивая в сторону кухни.

Я пошел. Мне всегда было хорошо на их кухне. Кроме того, я знал, мне будет предложено поесть, а я не ел целый день и был голоден. Аппетит, несмотря ни на что, меня не оставил.

Ульян, единственный из всех, к своему долгу присовокупил еще столько же. О чем я его не просил. Он это сделал по собственной воле.

– Извини, больше не удалось занять, – виновато сказал он, отдавая мне деньги.