Солнце сияло

Сам он со своим компаньоном, ведавшим в их агентстве вопросами, требовавшими силовых решений, месяца через два после дефолта свалил из Стакана, покончив с рекламным бизнесом, снял – все с тем же компаньоном – неподалеку от метро «Преображенская» подвал, и они занялись торговлей радиотехникой. Сюда в этот подвал, до которого от меня было пять минут ходу, я к Боре время от времени и захаживал.

– Почему это тронулись? – не без чувства уязвленности спросил я.

– Потому что реклама теперь – дохлое дело. – Боря смотрел на меня так, словно я и впрямь был умалишенным. – Убыток и разорение. Не доходы – гроши. Торговля, она одна беспроигрышна. Во все времена, везде и всюду.

– Хорошая речь для кандидата филологии.

– А я не защитился. – Боря ухмыльнулся. – Торговля! Только торговля.

– Щас! – сказал я, подражая высокому, узкому, похожему на шпингалет, белобрысому сатирику, которого часто показывали по телевизору.

Я был сыт торговлей по горло – еще с той поры, когда мы со Стасом сидели в киоске у Феди. Я наторговался на всю жизнь – этот камень был для меня уж точно неподъемен.

– Провалитесь, – с предвкушением сбывшегося предсказания заверил меня Боря.

Я и сам боялся того же. Но никакого другого дела, чтобы кормиться, я для себя не видел. Я надеялся на фарт. На благоволение судьбы. Что Бог не выдаст, а свинья не съест. О рекламе на телевидении я не мечтал. Наивно было бы полагать, что Фамусов и другие, как он, потерпят кого-то еще у этой кормушки, когда жратвы в ней стало – не в избыток и самим. Листовки, буклеты, плакаты – я ставил на такую дешевенькую рекламу. Сверхдоходы нам с ней не грозили, но прибыль, по моим расчетам, была обеспечена. Мне теперь, кстати, зарабатывая на хлеб, предстояло постоянно держать в уме, что заработанный кусок принадлежит мне лишь частью, а другая часть – сына: незадолго перед Новым годом, как в соответствии с законами природы и должно было случиться, я стал отцом – мальчик родился весом три килограмма восемьсот семьдесят граммов и ростом пятьдесят три сантиметра.

К концу апреля, когда у меня раздался звонок Ловца, мы с Лёней уже подсчитывали первые дивиденды. Лёня, наконец, накатался на лыжах и подключился – появившиеся заказчики были его заслугой, и к этому еще следовало приплюсовать его картотеку фотографов, моделей, актеров: возникала в ком-то нужда – достаточно было набрать номер. А уж я сидел за компьютером, сочинял и рисовал, обзванивал типографии, ездил по ним, знакомился, подписывал договора, давал привычной рукой на лапу, чтобы занизить в договоре официальную сумму. Мы двое да еще приходящий раз в неделю бухгалтер и были всем агентством, но оно заработало – машина покатилась. Скорость была самой небольшой, в ушах не свистело, однако колеса крутились, машина шла, а скорость со свистом в ушах – это уже зависело от времени и удачи.

– Могу я вас попросить о дружеской услуге? – проговорил Ловец после взаимного обмена неизбежными дежурными фразами о самочувствии и состоянии дел.

Мог ли он попросить меня о дружеской услуге. Еще как мог, я бы не отказал, о чем бы он ни попросил. Если только речь не шла об убийстве. А обо всем остальном – о чем угодно.

Дружеская услуга состояла в том, что я должен был слетать на пару дней в западносибирский город Томск и полюбоваться там в местном клубе под названием «Зрелищный центр "Аэлита"» некой певичкой по имени Долли. Вообще ее звали Наташей, Долли – это было ее сценическое имя, и пела она в группе, имевшей еще более аппетитное название: «Spring girls» – что по-русски значило то ли «Весенние девушки», то ли «Девушки-роднички», а может быть, и «Девушки-пружинки».

– Мне нужно, чтобы вы оценили ее беспристрастным взглядом, – сказал он. – Как певицу, я имею в виду.

– А у вас пристрастный? – спросил я. Он помолчал.

– То-то и оно, – сказал он затем, и я больше не решился спросить его ни о чем.

Билет, бронирование номера в гостинице – мне не пришлось пошевелить и пальцем, чтобы позаботиться об этом. Всех моих трудов было – открыть дверь квартиры и принять от посыльного конверт, внутри которого лежали и билет, и лист бумаги с подробными данными о гостинице, ее местонахождении, местонахождении клуба и времени выступления «Spring girls», и еще в отдельном конверте – щедрые командировочные, которых, пожалуй, хватило бы, чтобы безбедно провести недельку в какой-нибудь европейской столице.

В аэропорт Ловец повез меня сам на своей серой «Вольво». После регистрации, ожидая посадки, мы взяли в буфете по коньяку, по чашке кофе, и, когда мы сидели тут, в расстегнутых пальто, с остро поднятыми коленями, за низеньким, похожим на журнальный, столиком, он, наконец, и объяснил мне, в чем дело, – вернее, прояснил и без того очевидное. Очевидное нуждается в том, чтобы быть названо словом. Очевидное, не подтвержденное словом, – как предмет, скрытый платком фокусника: очертания его явны и убедительны, но окончательной уверенности, то ли там, что тебе кажется, нет.