Солнце сияло

Не знаю, что он делал в Томске. Вероятней всего, ездил по каким-то своим коммерческим надобностям. Не знаю, насколько успешной была его поездка, но главным ее итогом оказалось то, что он встретил Долли-Наташу и запал на нее. Я говорю «запал», хотя это ироническое словечко в его случае вряд ли уместно. У него горели глаза и садился голос, когда он говорил о ней.

– Я бы не хотел пролететь, – сказал он, глядя на меня этим своим незнакомым мне прежде, горящим взглядом. – Чего бы уж я не хотел, так не хотел!

– В каком смысле «пролететь»? – спросил я.

– В прямом. В обычном. В каком еще? Я хочу быть уверенным в ней.

– Уверенным в ней как… – я запнулся. – Как в ком?

– Как в певице. – Горящий его взгляд выразил укоризну: я что, до сих пор ничего не понял? – Хочу быть уверенным, что она певица. Настоящая. С будущим. Что не просто так.

– Вы что, хотели бы ее раскрутить? – спросил я. – Здесь? В Москве?

Он помолчал. Ни к кофе, ни к коньяку перед собой он еще не притронулся.

– Пока бы я хотел быть уверенным, что она певица, – повторил он. – Знать, насколько она перспективна.

Я присвистнул про себя. Это «пока» говорило о многом. О том, во всяком случае, что пока сумела раскрутить его она.

Он сунул руку во внутренний карман пальто и извлек оттуда фотографию:

– Держите. Чтобы мне ее вам не описывать. Не сомневаюсь, вы бы ее и так узнали, по описанию. Но чтобы уж наверняка.

Я взял фотографию и посмотрел. Гёрл на ней была весьма недурна. Особо выразительны у нее были глаза. Они у нее утягивались широким длинным разрезом куда-то к самым вискам.

– А? – спросил Ловец. – Прелестна? Не кажется, что она похожа на Одри Хепбёрн?

Да-да, понял я теперь, Одри Хепбёрн, точно. Но вместе с тем и не она. У той глаза были похожи на глаза молодого оленя, а у этой, на фотографии, они были скорее козьи. Молодой козочки, так.

– Знаете ли, Сергей, – сказал я, не отвечая на заданный им вопрос, – с этой фотографией я теперь чувствую себя кем-то вроде частного детектива.

Он засмеялся.

– А вы и в самом деле кто-то вроде частного детектива. Давайте, – протянул он руку. – Я не собираюсь вам ее оставлять. Посмотрели – и хватит. Запомнили?

– Еще бы, – отозвался я, делая в такой заваулированной форме запоздалый комплимент в адрес его Долли-Наташи.

Потом разговор наш перетек на другие темы; как это обычно случалось, мы увлеклись и досиделись в буфете до того, что я пропустил время посадки, автобус к самолету ушел, и мне пришлось нестись к трапу через поле своим ходом.

Улетал я поздним вечером, три с половиной часа лета, четыре часа разницы во времени – когда самолет приземлился, было уже утро, рассветало, начинался следующий день.

Спать не хотелось, и, устроившись в гостинице, я спустился на улицу. Город еще лишь пробуждался, было еще малолюдно, и каждый звук – вроде гулко прошлепавшего по выбоинам дороги троллейбуса – словно зависал в воздухе и держался в нем, не исчезая, пока не возникал и не растворял его в себе новый ясный и отчетливый звук. Воздух морозно бодрил, на земле, в отличие от Москвы, лежало еще полно черного слежавшегося снега – грязная, скверная пора, город был будто вывернут наружу исподом и представал взгляду во всей своей утробной неприглядности. Таким он мне и запомнился: освежеванным острым ножом весны и выставленным на обозрение в кровоточащем мясе отскочившей штукатурки, трещин, рассадивших фундаменты, грязных стекол, отваливающейся резьбы, которой были украшены вековой постройки многочисленные деревянные дома.

Делать до вечера мне было нечего, только бродить по городу или валяться в гостиничном номере на кровати, и, раз Морфей не претендовал пока на мое сознание, я решил, что буду бродить и насыщать себя впечатлениями. По сути, я для того сюда и приехал.

Ноги вывели меня на Томь – широкую, внушительно-могучую реку, на которой стоял город, – как раз нынешней ночью она вскрылась, и по ней слева направо кусками плоского рафинада плыл лед. Льдины сталкивались, расходились, кружились, словно водили хоровод, их прибивало к берегу; здесь, подталкиваемые с воды, они лезли одна на другую, вздыбливались, с грохотом рушились – забранный в бетон берег внизу уже весь был в этих ледяных надолбах, а лед продолжал лезть и лезть, будто он был живой, и его вел на берег некий инстинкт.

Я простоял на деревянной смотровой площадке на задах здания городской администрации, глядя на ледоход, наверное, час. С чем мне повезло в поздке, так с тем, чтобы так подгадать к этому грандиозному событию, которое чаще, чем раз в год, не происходит.