Солнце сияло

День расходился, на площадке рядом со мной стало людно. Я бросил на картину ледохода прощальный взгляд и двинулся обратно на площадь, на которую здание администрации выходило фасадом. Посередине площади был вырыт котлован, обнесенный забором, само здание администрации было построено в том державно-циклопическом холодном стиле, в каком строили в годы моего детства всякие властные чертоги, его мертво-суровые безжалостные линии так и отталкивали взгляд, и я поспешил оставить площадь, пересек улицу, по которой пришел к ней (непереина-ченно, как в советские времена, называвшуюся улицей Ленина), и некоторое время спустя вышел на трамвайную линию.

К остановке, гремя, подкатывал трамвай. Двери его призывно распахнулись, и я, мгновение поколебавшись, ответил на их призыв согласием. Трамвай, запахнув двери, тронулся дальше, а около меня объявилась кондуктор, потребовав купить билет с таким видом, словно была заранее уверена, что билет я не куплю. Я купил, опустился на одиночное сиденье и стал смотреть в окно. Так мы со Стасом в первые дни нашей жизни в Москве ездили ее общественным траспортом, меняя троллейбус на трамвай, трамвай на автобус, выходя на остановках и садясь на другой маршрут, и смотрели, смотрели в окна…

В трамвае, спустя считаные минуты, меня сморило, я заснул. Проснулся я оттого, что кондуктор трясла меня за плечо. Я ошалело вскочил, готовый вывалиться вон, – это была конечная остановка, окраина, и я снова занял свое место. Кондуктор потребовала от меня новый билет, на обратное направление. Я купил, и минут через десять меня снова сморило, и я вновь очнулся только уже на конечной остановке. Так я и ездил несколько раз от конечной до конечной, кондуктор меня уже не будила, я время от времени просыпался сам – краснокирпичное, похожее на элеватор средних размеров здание центрального городского отделения Сбербанка проплывало то слева от меня, то справа, и то справа, то слева обнаруживалась выкрашенная в красный и белый цвета металлическая телевизионная вышка, громоздящаяся над крышами унылых серо-зеленых панельных домов другой окраины.

Когда наконец коварный властитель сонного царства, так неожиданно подкравшийся к намеченной жертве, выпустил меня из своих объятий и я, дождавшись центра, покинул трамвай, день уже был в разгаре, от морозной свежести утра не осталось и следа, солнце буйствовало, и я, одетый по утренней погоде, весь истекал потом. Теперь была самая пора вернуться в гостиницу, принять душ, переодеться, найти место, где пообедать, – и быть готовым к исполнению обязанностей частного сыщика.

Кассы зрелищного центра «Аэлита» поджидали меня с отложенными в конверт билетами: на сегодня и на завтра. Послушай раз, но не делай окончательных выводов и послушай два – таково было пожелание Ловца, обрекавшее меня еще на один день, похожий на сегодняшний. При мысли об этом я внутренне взвыл. Но ведь речь шла всего лишь об убийстве времени, не о каком другом. Попроси меня Ловец о месяце такой жизни здесь, я не смог бы отказать ему и в месяце.

«Весенние девочки», а может быть, «Девочки-роднички», или «Девочки-пружинки», выступали вместе с другими группами на разогреве в первом отделении концерта одного известного певца из второй российской столицы, что на брегах Невы. У них оказалось всего три песни, и правильно Ловец зарядил меня на два вечера: по этому их выступлению я мало что понял. Долли-Наташу в высыпавшей на сцену четверке я, естественно, узнал сразу, но в одной из песен она вообще не солировала, а в двух других у нее были какие-то два крохотных сольных кусочка – я даже не успел вслушаться. Но в жизни она была ощутимо лучше, чем мне показалось по фотографии, которую демонстрировал Ловец, – и в самом деле очаровашка: глаза блестели, улыбка искушала, тело в движении играло. Уж к кому-кому из их группы относилось «spring girl» в полной мере, так к ней: в ней была и весеннесть, и родниковость, и упругость крепкой, сильной пружинки.

Следующим вечером я сидел, приготовив себя не обращать внимания ни на ее внешность, ни на то, как она движется, и когда они запели, от меня осталось одно большое, подобное локатору ухо. Я слушал их квартет, вычленяя из него ее голос и слыша лишь его, только его, я впивался в ее голос, когда она солировала, словно кровососущий клещ. Группа их покинула сцену, и я, отсидев еще одну песню, что исполнила мужская группа, заступившая им на смену, спотыкаясь о выставленные колени и провожаемый словами неодобрения, выбрался из ряда и оставил зал. Больше мне делать здесь было нечего. И нечего делать в городе. Можно улетать.