Солнце сияло

Если бы я не взял на себя роль пай-мальчика, показывающего всем своим видом внимание и только внимание, я бы расплылся в польщенной ухмылке. Он заметил то, чего не замечал никто! Не знаю, зачем мне это было нужно, но я старался монтировать так, чтобы репортаж или то же интервью хотелось смотреть. Чтобы картинка притягивала глаз подобно магниту. Что там пальцы, постукивающие по столу или играющие ножом для разрезания бумаги! У меня в кадре играли и ноги, и ножки стульев, и часы на стене, и портреты, и занавески на окнах, и все это я еще умудрялся всунуть метафорой к звучащему в кадре или за кадром тексту. Такие изыски что в репортаже, что в интервью были, конечно, совершенно не нужны – никто их и не замечал. Лишь Николай однажды, когда я на съемке требовал от него переходов с плана на план, панорамирования и всяких других штукенций, с порицанием отчитал меня: «Опять будешь художественный фильм стряпать?»

– Начинаешь понимать, к чему я? – спросил Фамусов.

– Я весь внимание, Ярослав Витальевич, – сказал я с невинным видом.

А сам внутри так и взвился к потолку: о чем, кроме как снять музыкальный клип, могла идти речь?!

Ну да, так оно почти и оказалось. Только я слишком высоко хватил.

– Мне бы хотелось, чтобы ты перемонтировал один клип. – Фамусов выкушал кофе, поставил чашку на блюдце и, словно внезапно осерчал на них, резким движением, не глядя, двинул чашку с блюдцем по столу от себя подальше. – Со вкусом у тебя вроде в порядке – это, можно считать, три. Нужно, чтобы клип играл, как бриллиант. Чтобы он привораживал. Втягивал в себя. Зажигал! А не так, как сейчас. – Он будто выругался. – Берешься?

– Ну, Ярослав Витальевич, – начал я с уважением к себе. – Надо ведь увидеть материал, что он из себя представляет.

Фамусов прервал меня:

– Я сказал тебе, какая у меня очередь на это предложение? Берешься – сейчас тебе покажут и материал, и монтажную тебе в распоряжение… Хочешь быть автором клипа?

Автором клипа! Он засаживал мне крючок не в глотку, а в самый желудок.

– А кто снимал? – трепыхнулся я в последний раз, прежде чем дать выдернуть себя на сковородку.

– Не имеет значения, – сказал Фамусов. – Делаешь, что считаешь нужным. Без всяких оглядок. Ну? Что? – Он посмотрел на часы. – Мне пора идти. Да? Нет?

– Гонорар, Ярослав Витальевич, – вспомнил я о краеугольном камне цивилизации, разговором о котором было прилично дать согласие, не потеряв лица. – Что гонорар?

– Еще и гонорар? – поднимаясь, изобразил на лице удивление Фамусов. Но тон его явствовал, что это шутка. – Пятьсот целковых американскими. Больше не получается! – тут же пресек он любые поползновения с моей стороны поторговаться. – И так все сверх сметы. Пятьсот.

Произнося это, он уже двигался к двери, и я, вынужденный встать, когда он поднялся, вынужден был и следовать за ним. К своему «эспрессо» я не успел даже притронуться, и теперь ему была уготована жалкая участь стечь в канализацию девственным.

В приемной Фамусов, указав на меня секретарше, приказал ей проводить «молодого человека» к некоему Финько.

– Он все знает, и все с ним обговорите, – сказал он затем мне и подал руку. – Успехов!

Руку он мне подал уже почти от двери приемной, и мне, чтобы пожать ее, пришлось поспешно сделать к нему несколько шагов.

Об Ире нами не было произнесено ни слова.

Об Ире не было произнесено ни слова, а с ее сестричкой я встретился уже через пятнадцать минут. Правда, не вживе, нет. На экране монитора. Это, оказывается, был ее клип. Она там красиво закидывала голову, перебрасывая свободно распущенные волосы с одной стороны на другую, глядела из-под этих волос взглядом вампирши прямо в камеру, сидела, бегала, лежала. Ну и пела. Песня называлась «Мой волшебник». Соответственно теме были выстроены декорации: волшебный готическо-башенный замок, подъемный мост, низкие своды внутренних помещений. Уже по одним этим декорациям было видно, что клип влетел Фамусову в копеечку. В очень хорошую копеечку. Какие бы свои чиновничьи возможности он ни использовал.

Песня была кошмарна – что слова, что музыка (музыка – Арнольда?), но пела она, даже несмотря на эту идиотическую хрипотцу, вполне сносно, петь ей было чем. И операторская работа тоже была недурственна, оператор на клипе поработал классный. Но вот режиссерски – настоящее светопреставление. Это был какой-то хаос картинок, каша из десяти круп, да еще и недоваренная. Сценарный замысел утонул там, как в трясине, от него торчали наружу ручки да ножки.

– Это кто это так удружил Ярославу Витальевичу? – спросил я Финько, крутившего мне клип.

– Да вроде как ничего, нормальный парень. Студент ВГИКа, – отозвался Финько. – Ярослав Витальевич сам его и привел.