Солнце сияло

– Я вижу, вижу, – сказал он. – Ты что скажешь?

И по тону Фамусова я понял, что судьба моя решена. Как это бывает: ничего еще не произнесено, но аура принятого решения уже светится, и, если ты соответствующе настроен, уловишь ее непременно. Лёня же, надо полагать, был способен улавливать эту ауру еще до того, как она засветилась.

– Лично меня, – проговорил он решительным голосом, – не устраивает проход через мост. Слишком затянут. Нужно найти какую-то динамичную перебивку. И еще склейка там, на массовке, когда бал. Переход на крупный план, на Ларису, как она поет, жестковат получился. Пластичней надо, смикшировать как-то или, может быть, с засветкой…

– С засветкой? – протянул Фамусов. – Ну, еще засветку туда! Хватит затемнений этих. И еще засветку!

– Да, конечно. Точно. Куда еще засветку! – тотчас согласно закивал Лёня. – Просто пластичней сделать. Покопаться еще в исходниках, посмотреть другие дубли – наверняка найдется что-то, чем заменить.

– Ладно, – проговорил Фамусов. – Ситуация ясна. – И повернулся ко мне. – Что, Саша. Учитывая все особенности этой работы. Не думай, гениалки не сотворил. Все, что тут тебе говорили, намотай на ус: профессионалы тебе говорили. Но, учитывая особенности, думаю, что этот вариант можно принять за основу. Так? – посмотрел он на Лёню.

– Точно. Именно так. За основу, – отчеканил Лёня.

– Нет, почему за основу. Если только два места переделывать, разве это «за основу»? – неудовлетворенный, ощущая себя ни за что ни про что искусанным и избитым, попытался я получить объяснения, но в них мне было отказано.

– Работай, – сказал Фамусов, поднимаясь и направляясь из студии.

– У тебя получится, – ободряюще проговорила Лариса, подавая мне руку. И задерживая ее в моей несколько дольше, чем это требовалось.

Арнольд прошел мимо меня, словно бы я – вот уж точно! – был мебелью. Муздамы, пожимая мне руку, поблагодарили за полученное удовольствие: оказалось, если выйти за рамки профессионального разговора, они должны сказать мне, что моя работа им очень понравилась, очень. Студент ВГИКа продефилировал со своего места к выходу подобно Арнольду. Кого я мог понять – это его.

Лёня, когда мы остались вдвоем, похмыкивая, достал из гнезда кассету с роликом и подал мне.

– Не переживай! С первого раза никак принять не могли. С первого раза никто никогда не сдает. Заменяй шило на мыло – и даже не задумывайся, что делаешь.

Я заменял шило на мыло еще две недели, и ролик за эти две недели принимали у меня еще три раза, так что я уже не только не задумывался, а элементарно не понимал, что делаю.

По сути, я его так и не сдал. Просто в один прекрасный день, притащившись на студию заниматься очередной переделкой, вместо исходников и кассеты с роликом я получил от Лёни четыреста долларов, которые он достал из ящика стола эффектным движением фокусника:

– Все! Ныне отпущаеши. Бери шинель, иди домой.

Я не понял:

– Что это значит?

Хотя вид зелененьких тотчас поднял мне тонус.

– Все, нет больше времени, – сказал Лёня. – Послезавтра фестиваль клипов, сегодня последний день приема на конкурс. Дальше тянуть некуда. Витальич дал команду: что есть, то есть. Хватай деньги – дело сделано.

О, какое чувство облегчения я испытал! Если сказать «словно гора с плеч» – это будет слишком слабое сравнение.

Я взял деньги и пересчитал их.

– А почему четыреста?

– А сколько должно быть? – удивленно вопросил Лёня.

– Пятьсот.

– Не знаю, – сказал Лёня. – Сколько Витальич дал, столько и я тебе. Столько он дал.

Лёнин расчет был точным. Он понимал, что из-за ста долларов я не стану доставать Фамусова. Это для меня, да и для самого Лёни сто долларов были деньги, а Фамусов из-за ста долларов даже не стал бы и разговаривать.

Но больший удар ждал меня через два дня, когда ночью я смотрел по телевизору представление фестивальных клипов. Конечно, я не снимал Ларисиного клипа и не участвовал в постановке, но монтаж, сюжет, в конечном счете, – это было мое, одним из авторов клипа я был по праву. Тем более что клип получил премию по номинации за самый оригинальный монтаж. Пусть и не первую.

Но моего имени не прозвучало. Только имя того студента, сварившего кашу. И даже с особой помпезностью, выделенностью – вот, первый клип еще молодого, но уже настоящего мастера.

Хотел бы я посмотреть на любого, кто окажется в моей шкуре, – что будет с ним. Меня будто остановили среди улицы, приставив пики, вывернули карманы, выгребли все подчистую и отправили продолжать свой путь пинком под зад, – такое было ощущение.

Что мне было делать? Звонить Фамусову? Звонить Фамусову означало то же самое, что набрать номер Эвереста. Горные вершины не интересуют дела, которые происходят у их подножия.

Я позвонил Лёне Финько. Хотя после этой истории с четырьмястами долларами звонить ему было немногим лучше, чем Фамусову. Я позвонил ему тут же, среди ночи, по домашнему телефону. Едва ли он спал. Точнее, не спал наверняка. Сидел, как и я, перед телевизором – в этом у меня не было никакого сомнения.