Солонго. Тайна пропавшей экспедиции

Обошёл несколько деревьев. Замер, остановился на полушаге. И медленно, стараясь не шуметь, поднял ружьё. В груди спокойно, но как-то уж слишком гулко билось сердце. Очир затаил дыхание. Напряг глаза, будто боялся, что горький воздух отравил не только его обоняние, но и зрение.

— Не согласен, — зевнул Юра.

— Ну смотри… — оживился Слава.

— Слушай, хватит уже.

— Вот как ты отличишь малодушие от умения вовремя затормозить? — Слава отказывался замечать поскучневшее лицо брата. — Вот идёшь по бурелому. И вдруг говоришь себе, что пора уже встать ночёвкой, что лучшего места не найти, а если пораньше ляжешь, то и выйдешь до рассвета. Чего тянуть? А? Как тебе ситуация? Можно ли себе верить? Ум-то — он увёртливый, услужливый, оправдает всё, что нужно. Вдруг в тебе говорит не мозг, а уставшее тело? Тело-то близорукое, просчитывает на один шаг. Пакостная история. Пойди разберись. Тут тебе протаранить ещё километр — и найдёшь полянку, нормально поставишь палатку и выспишься. А ты подумаешь, что не малодушничаешь, не ленишься, а только…

— Тихо, — буркнул Фёдор Кузьмич.

Слава замолчал. Насторожился. Ничего не услышал в округе. Только птицы кричали. Но Слава знал, что отцу лучше не перечить, и больше уже не заговаривал. Юра тайком показал, как с облегчением смахивает со лба пот, и прикрыл глаза, готовый задремать. Слава покривился ему в ответ и отошёл в сторону. Спать не хотелось. Решил пройтись по лесу.

— Сядь, — тихо, но отчётливо сказал Фёдор Кузьмич.

Слава послушно сел на землю. Нахмурился, не зная, чем себя занять.

— Что будем делать, если он до темноты не вернётся? — не открывая глаз, спросил Юра.

— Там видно будет.

— Можно выйти в обход. Посмотреть, что тут.

— Там видно будет, — повторил егерь и отчего-то приложил к земле ладонь. Долго держал её, прежде чем отнять, будто прислушивался к дыханию почвы.

— Что говорит земля? — улыбаясь, спросил Слава.

— То, что болтливые умирают первыми, — егерь даже не посмотрел на сына.

Улыбка у Славы поблёкла. Он не любил, когда отец так ему отвечал. На всякий случай тоже приложил ладонь к почве. Затем и вовсе прилёг — приложил к ней ухо. Ничего не услышал и не почувствовал.

У Очира онемели ноги. Он по-прежнему не шевелился. Боялся выдать своё присутствие. Впереди, в двадцати шагах от него, стоял плетень. Самый настоящий плетень из ивняка. Изгородь тут стояла некстати. Ничего не огораживая, она тянулась от одной лиственницы к другой. Очир не понимал, кто и зачем её тут поставил. Но знал одно: здесь есть люди. По меньше мере один человек. И это точно не Переваловы, не Тюрин и не монгол. Едва ли они, оказавшись в этом поганом лесу, вдруг задумали срочно сплести забор.

Прошло уже десять тихих минут. Очир позволил себе сделать осторожный шаг. Под ногами предательски хрустнула ветка. Замер. Выждал ещё минуту, потом приблизился к плетню. Старый, высохший. Простоял тут не меньше года.

Тишина утомляла, давила. Очиру было всё сложнее прислушиваться к лесу. К тому же начали слезиться глаза. Шея взмокла. Следопыт расчёсывал её, проклиная комаров — от их укусов зудела кожа.

Обошёл изгородь. Ещё раз внимательно осмотрел её и пошёл дальше.

Вновь замер, увидев поблизости второй плетень. Этот был замкнут в круг. Напоминал беседку, только без крыши и без скамеек.

— Ямар муухай юумэн бэ, — выругался Очир.

Изгородей становилось больше. Все они по-прежнему стояли как-то невпопад, без видимой причины. Ничего не огораживали, ничего не защищали.

Встретилась и настоящая хижина — со стенами, укрытыми берёстой, обложенными лапником, но опять без крыши. Очир медленно зашёл внутрь. Увидел глиняные, будто наспех слепленные тарелки и чашки. Склонился над ними. Провёл по дну пальцем. Посуда была чистой. Не было даже осадка от дождей. Значит, за ней присматривают. Но что за глупость — мыть чашки, а потом расставлять их в беспорядке на земле?

Впрочем, Очира больше беспокоил другой вопрос. Он уже видел свежие изгороди, украшенные черепами сусликов и сурков. Видел большую яму со стенками из обожжённой глины — это мог быть котел или засыпная печь. Видел даже аккуратную поленницу, привязанную к стволу сплетёнными из крапивы верёвками. Кто бы всё это ни сделал, он должен был тут часто появляться и хорошенько наследить. Земля здесь часто была открытой, без травы, иногда вовсе оголялась глиняными пятнами. Но Очир за последний час не увидел ни одного следа. Ни одного! Ни человечьего, ни звериного. Его следы тут были единственными.

Дальше он встретил путаную сеть неглубоких каналов. Они были клинообразно выбиты в почве. Складывались в малопонятные символы, приводили к глиняным печам, которые теперь встречались особенно часто. Но и там следов не было. Не удалось разглядеть даже птичьего или мышиного следа.

Очир вышел к прогалине. Покрытая жухлой травой, она вся была исчерчена каналами. Теперь из них не складывалось никаких узоров, они просто вели к центру — туда, где на небольшом возвышении лежала округлая базальтовая плита.