Соловьи

Вот таким был Пармен Парменыч Промедлентов. Он всегда чувствовал себя наэлектризованной машиной. Это состояние его никогда не покидало. И в силу этого его свойства он и на партийную организацию района смотрел с высоты своего поприща и мало, мало ладил с ней, зачастую не советуясь с ней, а делая многое через ее голову.

Попал на милицейскую работу Пармен Парменыч Промедлентов почти как бы случайно — выдвинули в пору коллективизации. После армии, отслужив в ней ряд лет, был он незаметным, а все же активным сельским милицейским работником. А потом, в пору войны, сделали его районным начальником. Оглядываясь назад на пройденный свой путь, он часто себе признавался: «Да, Пармен, ты самоучка. Другие вон с образованием, а ты самоучка. Ошибок не делал, и будь доволен этим. А завидовать тебе ученым незачем, ты и так в своих делах не плох».

В районе Пармена Парменыча не боялись. С Андреем Андреичем Сазоновым он не был дружен. Тяжеловесность его характера приносила многим большие неприятности. Часто любил Пармен Парменыч зайти к начальнику какого-либо районного учреждения, посидеть, ни о чем не говоря, а затем вдруг встать неожиданно да и уйти. За такие посещения в райцентре втихомолку его звали Чудны́м.

Однажды у него стычка произошла с Андреем Андреичем. Из-за чего? А вот! Промедлентов, вернувшись из района, сапог не почистив, прямо к председателю райисполкома Петру Ильичу Теперину зашел и, закрыв за собой хитренько дверь, чуть ли не от порога, и не поздоровавшись, заговорил о наблюденном им факте.

Дело касалось колхоза «Родина», где строились сразу два шлакобетонных коровника и копался пруд. На работы были наняты мокшанские татары, по старинке пришедшие работать артелью. Артель работала дружно, умело, но подняла шум из-за того, что кормят их говядиной, тогда как они договаривались, что их будут кормить маханом. Артель даже работу бросила, заявив, что уйдет, если не дадут желанной конины. Артельщики кричали, что «какой к черту сила будет, когда махан нет».

Молодому председателю колхоза Ефиму Доброву, бывшему учителю, не очень сведущему в национальных привычках человеку, аж в дрожь впасть пришлось от такого поворота дела — из-за пустяка останавливается стройка! Тогда он срочно укупил несколько лошадей по разным колхозам, чем и уладил дело с беспокойной артелью.

Пармену Парменычу это показалось кощунством — бунт из-за какой-то конины.

— Ведь это пахнет знаешь чем? — сказал он Теперину. — И потом — где сельсовет, чего он смотрит? И это на пороге выборов!

Да, это было накануне выборов в местные Советы, и, новый в районе человек, к тому же несколько робкий, Петр Ильич Теперин сразу потерялся. До этого Петр Ильич на советской работе не был. Слабогрудый, постоянно покашливающий, всю войну проработал он военпредом на одном номерном заводе в облцентре, а как только кончилась она, подался в район с целью быть на воздухе. Вот тут за трезвые взгляды на жизнь и ее явления, за выдержку в характере он и был избран председателем райисполкома и с работой своей справлялся отлично. И вот Петр Ильич, не вступая в объяснения с Промедлентовым, ничего не сообщив об этом Сазонову, сел в потрепанный, фронтовых годов, свой автомобильчик и так стремительно ударился в «Родину», что только на пятый день нашел его Сазонов в сельской больничке, где Петр Ильич лежал с вывихом ноги.

— Где он, к черту, взял бунт? — удивлялся Теперин, лежа на больничной койке и рассказывая о своем путешествии Андрею Андреичу. — Везде люди работают, мысль везде одна — наверстать упущенное да потерянное за войну, а у него — неблагополучие! Заехал я по соседству с колхозом «Родина» в колхоз «Лужки». С полгода там не был. Тоже молодой, укрупненный колхоз. Гляжу — и силосные ямы выкопали и зацементировали, на скотном старом дворе кормокухню ставят, клуб отремонтировали, свинарник заложили. В колхозе — одни женщины да подростки. И на трудодни у них по кило ржи да сколько-то там картошки было, а они постановили: вперед скотные дворы, а потом уж и деньгами на трудодни.

Передохнув, Петр Ильич продолжал:

— А в «Родине»-то эти татары выводят уже верх у коровников, скоро стропила будут ставить, хохочут, рассказывают о том, как к ним приезжал «большой начальник» и за махан сердился. И все село хохочет, а он мне об этом как чепе рассказал.

Таков был Пармен Парменыч. Первое дело, которое Головачеву поручил Промедлентов, было «дело» о Егоре Гондурасове.

А дело Гондурасова состояло в том, что парень показался Промедлентову подозрительным. Он появился в Житухине, а точнее, под Житухином вслед за окончанием войны, принес с собой трофейную пишущую машинку, поселился у какой-то тетки Авдотьи Дехтяревой в Уклееве и стал жить. Он переделал латинский шрифт машинки на русский, стал что-то печатать у себя, ходить в Житухино.