Соловьи

Христофор Аджемыч посмеивался от неподдельного восторга, убеждал Гондурасова:

— Вот она, видишь, как у нее малинка-то повертывается? Кому просто ягода вкусная, или ежели сушеная, так от простуды. А у нее вон от смущения до чистой любви нить бежит. И сложено не плохо. Должно, не один раз на голос примеряла, покуда на слух каждое слово не вынесла. А как вынесла, так и запела. А как запела, так это уже не ее, а для всех. Всехошняя частушка стала. Я много их знаю, а таких не слыхал. И вот теперь она и моя. А завтра я ее и по радио передам. И она уже всем принадлежать будет. На песню, как на малину лесную, запрета и собственности у народа нет.

— Ну, а как же эпика, поэмы, что ли? — перебил его Гондурасов.

— А как былины наши или сказания скандинавские? Есть у них автор один? Так и эпика может жить без автора-единоличника. Знаем ли мы автора «Слова о полку Игореве»? Нет, не знаем. Ищем, а не находим. Явно, что он у него был. А не находим. Значит, было так тогда устроено, что на песню хозяина нет. И выходит, что для всех петь надо, не для себя только. Народ не беднеет ни умом, ни сердцем. Надо только над ним не становиться.

Вот так беседовали Повидлов и Гондурасов. А в остальном, как все говорили о Повидлове в Житухине, он был просто «старичок, который работает на радио». Местный радиоузел пользовался у житухинцев уважением именно потому, что на нем работал Христофор Аджемыч. Христофор Аджемыч ни над чем не работал без души и пота.

Писал ли исследование о мотивах русских, татарских и мордовских песен здешней стороны, он изучал эти песни и мотивы досконально. Это исследование вышло у него в областном издательстве и получило высокую оценку музыковедов.

Исследовал ли он вопрос затухания и обеднения местных и соседних кустарных промыслов, все так же добросовестно и талантливо работал он, хоть дело это его мало касалось.

С тщательностью и добросовестностью начал он работу и на радиоузле в качестве единственного районного музыканта. Если он узнавал, что областное радио собирается передавать симфоническую музыку, он спешил узнать, какую именно, и перед этим рассказывал житухинцам, что это такое за жанр — симфония. Если он узнавал — в передаче будут исполнены увертюры из опер, он посвящал короткую передачу понятиям об увертюре. И уж ни для кого из жителей Житухина не было загадкой, что такое симфоническая поэма, музыкальная фантазия, скерцо, соната.

Голос у Христофора Аджемыча был мягкий, певучий, слова выговаривал он четко, красиво, любуясь ими. Даже несколько сладковат был как-то голос у Христофора Аджемыча, за что его часто называли Джемом Повидлычем беззлобные люди райцентра. Идут они по улице в вечерний час, особливо в субботу, слышат, как здоровенный, словно вокзальный, репродуктор разносит его голос по всему селу: «В симфонии всегда четыре части. Отдельные части симфонии следуют друг за другом по принципу контраста. Первая часть — аллегро, быстрая и энергичная».

И он так произнесет слово «аллегро», словно яичко крашеное по мураве покатит. А прохожие улыбнутся и уж запомнят, что такое это аллегро. А Христофор Аджемыч вторую часть объясняет — анданте. И опять так произносит это слово, что словно там, у микрофона, лучший итальянец сидит. А когда прохожие уже от центра села далеко удалились и, может быть, к дому подходят, все тот же голос Джема Повидлыча сообщает им, что завтра из большого центра будет такой-то и такой-то концерт и во столько-то часов, что уж волей-неволей послушать его захочешь.

Христофор Аджемыч Повидлов из «приблудных», коренным жителем Житухина он не был. О том, что он из «приблудных», в районе знали все. Только немногие помнили и знали, когда и как он приблудился и как начал жить в Житухине. Знали, что был он человеком чисто русским, но родом откуда-то с юга и был выходцем из довольно богатой семьи. Как-то он спросил Егора Гондурасова о происхождении его фамилии:

— Откуда она у вас такая, словно вы из Гондураса откуда-то?

— А мы с реки Гондуры́, — отвечал Гондурасов, — в деревне, на родине отца, у нас почти все Гондурасовы.

— Только и всего? Удивительно просто! — воскликнул Повидлов и рассмеялся. — У нас, у русских, есть одна манера искать ответа на все свое где-то за границей. Услышим слова «фуэнте овехуна», ну, овечий источник, что ли, и думаем: «Вона оно откуда слово «овца» пришло к нам — из Испании!» А простое русское слово «галоши», что идет, несомненно, от слова «головки», сапожные головки, да еще в народе превращенные в голышки от ношения без голенищ на босу ногу, мы превращаем в какое-то нелепое французское и объясняем, что идет оно от понятия — гальская обувь. Как это я сразу не догадался, откуда происхождение вашей фамилии! — сокрушался он.

— А откуда ваша фамилия? — спросил Гондурасов. — Тоже довольно странная фамилия.