Соловьи

Лицом он был порчен. Правая сторона его почти ничего не выражала, была похожа на кусок рубцеватого съежившегося теста. Из узкой щелки этого теста глядел черный, без ресниц глаз. Только по левой стороне лица можно было судить, каким оно было когда-то. На этой стороне лица был веселый черный глаз, высокая черная бровь, остаток правильного, должно быть, когда-то острого и с горбинкой носа и хорошие, полные губы, сходившиеся на правой стороне в безобразную складку.

Говорил Гондурасов только левой половиной рта, голос был глух, а складка справа только дергалась, придавая всему выражению лица неопределенную гримасу. К тому же он был сильно хром на правую ногу, которую как-то волочил за собою, хотя и ступал на нее твердо. Военный чин Гондурасова — младший лейтенант, специальность военная — минер, лет ему от роду двадцать три. И выходит, что на фронт он пошел в восемнадцать лет, а в двадцать два свои полные года был уже калекой.

Жизнь его в Уклееве была тихой, незаметной, ничем не примечательной, кроме того, что подолгу и часто бродил он по полям и дубовым житухинским перелескам и дубравам, собирал цветы, приносил букеты в дом и расставлял везде, где можно, в Авдотьиной избе, отчего она, изба-то Авдотьина, только светлела. Иногда видели его с удочкой на омутистой, но неказистой видом Пескарихе, на ней даже лоза давно была вырублена на топливо, и бежала эта речка в голых, каких-то стыдных берегах. На Руси есть много таких рек и речек, обезображенных топорами поселян.

А чаще всего видели Гондурасова с каким-то ящиком, который он носил через плечо, и то, как он уходил с ним в поля или дубравы, садился там на свою хромую ногу, положив ее под себя, и писал разные картины, которые все можно было видеть на стенках Авдотьиной избы. От картин изба старухи совсем посветлела, и в ней вместе с запахом щей, черного хлеба и дыма пахло теперь еще как словно бы и подсохшей олифой. Часто Гондурасов доставал из-под кровати свою машинку, ставил на подоконник и что-то выстукивал на ней.

Какими путями узнал Пармен Парменыч о странном этом новом поселенце, никто не знал. И встревожившись, он поручил это дело однажды «провести тонко» Петру Текучеву, своему помощнику. Тот с первого своего посещения полюбил Егора Гондурасова, понравившегося ему чистой душой и той естественной простотой уже много испытавшего человека, каким был в жизни и сам Петр Текучев, попавший на эту работу недавно, по набору и выдвижению еще из воинской части, когда война кончалась.

Текучев выяснил, что Егор Ефимыч Гондурасов уроженец того самого областного города, за которым административно числится и Житухинский район, что живет он у своей тетки, сестры матери, у которой по летам живал еще в пионерском возрасте, что живет он на свою скромную лейтенантскую пенсию и на теткиной картошке, что хочет годок, другой отдохнуть ото всего, отдышаться, а потом, ежели талант найдут, и поучиться. При этом Гондурасов показал на свои картины, развешанные по стенам, от которых тотчас же и отвернулся.

— Пейзажики все, — сказал он.

Выяснил Текучев, откуда и зачем у Гондурасова и машинка. Машинка была трофейная, немецкая, цельная почти, взята была из трофейного «неликвида». Там же нашел Гондурасов машинку и с русским шрифтом, разбитую, но лапки с литерами были все целы. Он их поснимал, положил в вещевой мешок вместе с «немкой».

— А потом, что же, — перепаял литеры, вот и все, — закончил рассказ свой о машинке Егор.

— Ну, а зачем, зачем она тебе? — настаивал на своем Текучев.

Гондурасов с минуту молчал, потом достал с полки над дверью чемоданчик, вынул из него стопочку аккуратно сложенных листков.

— Вот! — сказал Гондурасов и положил стопочку на стол.

Текучев перебрал листки и восхищенно воскликнул:

— Стихи?!

— Стихи, — скромно отвечал Гондурасов. — Только не мои. Тут все классические. Тут Блок, Тютчев, Фет, Маяковский, стихи Есенина, маленько Каролины Павловой, Туманского стихотворение о птичке. А вот о птичке Пушкина стихи.

— Их ты и перепечатываешь?

— Их.

— По памяти?

— И по памяти и когда из журналов или книг. Вот «Ореховые палки» Исаковского, так это по памяти, а вот Твардовского «Скворец», так это из собрания его сочинений.

— А свои пишешь? — восхищенно глядя на Егора, спросил Текучев.

— Есть и свои.

— А ну, давай читай!

И Егор Гондурасов, сняв потертую свою кирзовую полевую сумку с угла поставца и достав из нее такие же, но другие листки, меньше размером, стал читать первое попавшееся.

— Вот, — сказал он, — хоть бы «Ворона». Заглавие — «Ворона».

И прочитал глухим голосом, стараясь стоять к гостю левой щекой: