Соловьи

Она к окну над книгою,С последнего сука,Скосилась глазом-бусиной,Важна и высока.А в комнате, в дому моем,Часы одни стучат,Да зеркало, как водоем,Вместило целый сад.Ей непонятна жизнь моя

И строчек бестолочь.Сказала — «Кр-ра!» премудрости,Шлепок… и взмыла прочь.

— Здорово, черт возьми, здорово! — вскочив и хлопнув по плечу Гондурасова, вскричал Текучев. — Правда, у тебя вначале есть какое-то «кокну» или «какну» — это не нравится, два смысла. А так здорово.

И он оглядел избу.

— Все верно. И зеркало, и сад, и вот береза. Значит, не поняла тебя, ворона-то? Ну, а фронтовые есть? Есть. Читай!

И до вечера, покуда коров не пригнали с поля, засиделся Петр Текучев в избе Авдотьи Дехтяревой, слушая Егора и разговаривая с ним. Под конец он сказал:

— Ты в нашей районной газете не был? Не был. Ну так вот что. Познакомлю я тебя с редактором ее. Запомни — Аким Равнов. Молодой, хороший парень. Я ему скажу о тебе. Ты зайди, обязательно зайди. И еще есть у нас старичок. Музыку знает, собирает народные песни, на нашем радио работает. Повидлов есть такой. Они тебя расшевелят. Ты не закисай только.

И, попрощавшись, ушел Текучев в район. В тот же вечер он написал объяснение начальнику, утром сдал, а ввечеру у них такой разговор состоялся.

— Не понимаю, не понимаю, — говорил Пармен Парменыч, — зачем ему стихи перепечатывать. На это типографии существуют. А где он бумагу берет?

— Она в магазинах есть. Машинки тоже в комиссионных продаются.

— Ну, знаете, не указывайте! А может, он украл. Меня не машинка интересует, а человек за машинкой.

Текучев ничего не ответил на это. Спросив: «Разрешите идти?» — вышел от него.

На время Промедлентов оставил «дело» Гондурасова, как бы забыл про него. Больше всего с этого дня он был занят тем, как отделаться от Текучева.

О Текучеве начальство вспомнило с первыми «сигналами» от Промедлентова и избавило Текучева от начальника — отослало его на учебу.

О «деле» Гондурасова Промедлентов вспомнил уже тогда, когда тот с Повидловым был знаком и когда уже раза два стихи Гондурасова напечатал в «Голосе житухинцев» Аким Равнов. Стихи были о житухинских полевых просторах, о хлебных осенних днях, о весне и грозах.

— Это здорово у тебя получилось! — говорил Егору Аким Равнов и с удовольствием читал:

И, освеженная грозою,

Черемуха звала в леса!

Равнов напечатал даже две репродукции с картин Гондурасова под «шапкой» — «Наш художник». На репродукциях были стога сена под луною на речке Соловухе и речная равнина под туманом и закатом. Под этой репродукцией была подпись: «Соловьи». Репродукции всем нравились. Сам Гондурасов утверждал, что черно-белые репродукции получились лучше самих картин.

С Повидловым у Гондурасова были более тесные отношения, потому что оба были причастны к поэзии. Егор ценил его за то, что старик знал поэзию не только свою, а вон даже до японской добрался. Он не плохо знал таджикскую и иранскую литературу, но особым увлечением его были частушки. Им он посвятил целое исследование, над которым теперь и работал. То, что Повидлов был полиглот и почти свободно говорил чуть ли не на двенадцати языках, делало его в глазах Гондурасова великаном. Христофор Аджемыч развивал перед Гондурасовым такую свою оригинальную теорию о началах устного и песенного народного творчества, что общность его истоков, даже если шел разговор о простой русской частушке, таджикских рубаи́ и даже японской та́нка, становилась очевидной.

— Разница в культуре, мастерстве, воззрениях — всюду разные, — сказал он хитро Гондурасову, — одной разницы никогда не бывает, но истоки творчества одни — сердце. Причем сердце и песня до тех пор твои только, покуда они при тебе. Но с того часа, как сердце отдало песню народу и она дошла до него, собственности на песню эту уже нет. Истинно народное творчество не знает собственности. Не чудесно ли? — спрашивал он Гондурасова.

Гондурасов говорил, что все это так, но, должно быть, пути к этому затерялись в дебрях времен и вряд ли возможен возврат к такому творчеству.

— Возможен! — возражал с жаром Повидлов. — Только для этого не надо быть над народом, а быть в нем и делать то, что делает он. Ведь пишут же, точнее, складывают же и сейчас частушки? Вот иду недавно и слышу — деваха какая-то во дворе поет. Делает там что-то и поет:

Я малинушку щипала,Кажду ягодку брала,А сама того не знала,

Что любовь не стерегла.Ой, малинка слаще меда,Духовитее духов,От малинки до малинкиМало ль думалось грехов.Не смущай меня, малина,Не густи во мне ты кровь,Все равно уберегу яНеоплошною любовь.