Соловьи

Но вернувшийся, сияющий, с охапкой ландышей и синей чины, Игошин сказал, что рядом есть дорога по оврагу и туда ведут следы, все сели опять в машину и поехали. Следы автомашин, немногочисленные следы скоро кончились. Головачев вышел из машины и никак не мог понять, какие это следы — весенние или осенние. Следы не то что тут кончались — пропадали. Было заметно, что машины тут разворачивались потому, что дальше ехать было некуда — овраг сузился и лез уже вершиной своей вверх. Но все же один из следов был свежее других. И хоть талые воды и его основательно замыли, а видно было, что кружила тут сильная машина. Четко на следу лежали кое-где иловатые желтые «шоколадки» от четырех задних скатов. Головачев вгляделся в них и просиял — точно такие же «шоколадки» видел он на скатах машины того черного, что утром юлил с подорожными перед Звонцовым и, так странно оглядываясь, выехал с усадьбы.

А когда все трое поднялись по склону оврага, цепляясь и хватаясь за ветки кустарников, цепко вросших в каменистую почву, они были удивлены собачьим лаем, доносившимся со дна глубокой карстовой воронки. И когда подошли, то увидели двух собак за каким-то непонятным занятием. Они то начинали взбрехивать, то принимались кружиться возле одного какого-то места, которое их чем-то привлекало. Неистовствовал особенно рослый, сильный кобель той самой костромской породы, собак которой держат и лесники и охотники потому, что хороши они в охоте и «по перу» и по зверю. Собаки, должно быть, были одни, никого вблизи них не было видно.

Кобель крутился возле груды камней, должно быть, скованной еще льдом, потому что на дне карста лежал еще снег, и то наседал на груду камней, то с брехом отскакивал. Со стороны казалось, что костромич добирает так понорившуюся лисицу или накололся на ежа. Другая собака, тоже костромской породы, но совсем еще молодая, должно быть, щенок по концу первого года, тоже пыталась помогать старому костромичу, наскакивала на то, на что брехал и возле чего крутился кобель, смешно, по-щенячьи отскакивала в сторону и все взбрехивала.

Минут с десять Головачев, Нестеренко и шофер Игошин молча, но с улыбкой наблюдали эту необычайную охоту собак на что-то неведомое, покуда рослый кобель не обозлился вконец и не заработал перед камнями лапами, разгребая снег и силясь что-то вырыть из-под груды камней. Тогда Головачев взглянул на Нестеренко, тот выбрал и поднял с земли увесистую валежину, и они стали спускаться в карст. Собаки, удивленные появлением людей, но, как все воспитанные охотничьи собаки, да еще, видимо, удравшие без позволения из дому и знающие, что за это бывает наказание, мгновенно влетели на край карста, постояли там, покуда люди спускались вниз, а потом удивленно и дерзко взбрехнули по разу и исчезли в кустарнике, обступавшем провал.

— А собаки-то лесниковы, — сказал Нестеренко, направился к груде камней, где рослый кобель пытался что-то откопать из-подо льда и снега и где словно бы пещерка была привалена камнем. Да тут же Нестеренко и вскричал: — Шкура! Так и есть шкура! Идите сюда, здесь шкура торчит.

Шкура? Не находка ли? И эти самые «шоколадки» от машины со скатами, как у черного из совхоза. И, несмотря на то что, стоя у пещерки, от которой Игошин лесиной отвалил камень и из которой ударило холодом и настоенным запахом ледника, на котором долго хранили мясо, и, несмотря на то что Нестеренко исступленно кричал: «Холодильник!», — Головачев больше ни глядеть, ни слушать ничего не хотел и скомандовал всем выбираться наверх: «В сторожку, к Аверину!»

И едва, проехав в обход леса, дав большого крюка, остановил Игошин машину у крыльца сторожки, как неистовый брех двух собак, тех самых собак, что откапывали шкуру в карстовой воронке, но уже загнанных во двор и хорошо припертых, заставил чернобородого лесника Егора Аверина выглянуть в окно и поспешно убраться с лицом удивленным и даже смущенным. К удивлению Головачева, едва он выскочил из машины, заметил он, что в сторонке от сторожки стояла здесь уже та совхозная грузовая машина, на которой долговязый черный верзила выехал в рейс сегодня поутру. И следы, следы, «шоколадки» эти самые от двойных задних скатов машины были точь-в-точь такими же, как и «шоколадки» следов машины в овраге.

И тогда Головачев проделал самое простое, что и нужно, пожалуй, было делать — с ходу взлетел на высокое крыльцо сторожки так, что поспешивший за ним Нестеренко чуть не растянулся на ступеньках, не рассчитав шага и не достав сразу одной из них. А Головачев дверь распахнул таким широким рывком и так тряхнул ее, что она на пяте едва устояла, и это было в тот миг, когда лесник едва успел поставить пустую поллитровку под лавку и накрыть полотенцем какую-то снедь на голой столешнице.

А черный стоял у стола и пытался трясущимися пальцами застегнуть на себе синий новый ватник.

— Из совхоза? — спросил Головачев.

— Из совхоза, — отвечал здоровенный детина, пытавшийся безуспешно застегнуть на себе синий новый ватник.

— Фамилия?

— Жидилёв, — отвечал верзила.

И Головачев сразу принял решение, и властно приказал он Жидилеву: