Сорок одна хлопушка

Шиюэ так размахивал прутом, что движения его очень напоминали приёмы боевых искусств в театральных пьесах. Горевшее на остром конце прута мясо при этом трещало, а горящие капли бензина метеорами разлетались во все стороны. Одна из пришедших посмотреть на представление женщин грубо выругалась и схватилась за щёку. Понятно – её обожгло каплей бензина.

– Чтоб тебе сдохнуть, Шиюэ, болван ты этакий! – взвизгнула она.

Но никто не обратил на неё внимания. Все следили за Шиюэ, наблюдали за его представлением, то и дело раздавались одобрительные возгласы:

– Ай, молодца, Шиюэ, ай молодца…

Почувствовавший поддержку Шиюэ разошёлся ещё больше, радуясь устроенной суматохе. Окружающие его то прыгали, то отскакивали в сторону, демонстрируя, какие они ловкие и смелые.

– Нам нужно сделать так, чтобы народные массы начали есть мясо, не беспокоясь о его качестве, а ещё установить марку Хуачан, завоевать славное имя… – Это уже выступал с речью Лао Лань.

Временно перестав следить за Шиюэ, я стал искать взглядом отца. Мне казалось, что как директор мясокомбината, он в этот момент должен стоять где-нибудь рядом с председателем. Но он, несмотря ни на что, оставался около кострища. Сильнее всего меня раздосадовало даже не то, что он по-прежнему стоял там. Большинство людей туда привлёк Шиюэ, только несколько стариков сидели на корточках на берегу сточной канавы, словно пришли погреться у огонька. Стояли лишь двое – отец и подчинённый дядюшки Ханя в форме. В руке он тоже держал железный прут и время от времени шуровал им в огне, словно выполняя священный долг. Отец стоял, не сводя глаз с огня, он смотрел на дым торжественно и благоговейно, его европейский костюм коробился от жара и издалека казался похожим на горящий лист лотоса, дотронься до него рукой – и он рассыплется.

В душе у меня вдруг зародился страх. Мне показалось, что у отца что-то с психикой. Я испугался, что случится следующее: отец бросится в огонь и принесёт себя в жертву, как это мясо. Таща за руку сестрёнку, я бегом бросился к кострищу. В это время за нашими спинами послышались возгласы, а потом громкий смех. Я невольно обернулся. Оказалось, что плясавший на пруте Шиюэ большой кусок мяса взлетел в воздух, как огненная ворона, и опустился на крышу одного из стоявших у края дороги лимузинов. Водитель лимузина заорал от испуга, стал ругаться и прыгать, пытаясь скинуть горящее мясо, но лишь обжёгся. Он понимал, что, если не скинет это мясо, лимузин может загореться, а то и взорваться. Но беда ум родит, он скинул кожаную туфлю и спихнул горящее мясо на землю…

– Мы непременно должны установить строгие препоны и, следуя священному долгу, не позволять ни одному куску бракованного мяса покидать наше предприятие… – Полный воодушевления голос начальника станции контроля дядюшки Ханя на какое-то время перекрыл голоса на шоссе.

Мы с сестрёнкой подбежали к отцу, стали толкать и щипать его. Он неохотно оторвал взгляд от костра, опустил на нас и хрипло, словно обгоревшим в костре голосом, проговорил:

– Дети, что вы задумали?

– Пап, ты не должен стоять здесь! – воскликнул я.

– И где же, по-вашему, должен стоять папа? – горько усмехнулся отец.

– Ты должен стоять там! – указал я на место проведения собрания.

– Дети, папе это немного надоело.

– Пап, это ни в коем случае не должно надоедать, – сказал я. – Ты должен учиться у Лао Ланя.

– Вы надеетесь, что папа станет таким? – потемнев лицом, мрачно проговорил отец.

– Да. – Я посмотрел на сестрёнку. – Мы надеемся, что ты будешь ещё круче, чем Лао Лань.

– У того, кто учит песенкам, петь не получается, дети, – сказал отец, – но ради вас папа попробует.

Тут торопливо подошла мать и вполголоса взволнованно обратилась к отцу:

– Что с тобой? Сейчас твоя очередь говорить. Лао Лань велит тебе срочно подойти.

Бросив взгляд на кострище, отец без всякого желания произнёс:

– Хорошо, иду.

– А вы двое подальше от огня держитесь, – велела мать.

Отец широкими шагами направился к месту проведения собрания. Мы вслед за матерью отошли от кострища и вышли на шоссе. Там тот самый молодой водитель, натянув башмак, пнул кусок мяса, который он спихнул с крыши, да так, что тот отлетел далеко в сторону. Потом быстро подошёл к Шиюэ, который продолжал дурачиться, и пнул его по ноге. Тот взвыл, покачнулся пару раз, но устоял. Мы услышали, как водитель выматерил его:

– Что же ты, гад, творишь?

Шиюэ уставился на разъярённого водителя, потом вдруг поднял свой железный прут и замахнулся на его голову. Одновременно из его рта вырвалось жуткое ругательство. Водитель резко уклонился, и прут, поцарапав ему щёку, прошёл мимо. Побледнев от страха, водитель схватил его и, бормоча под нос скверные слова, двинулся к Шиюэ, чтобы расквитаться. Свидетели происшедшего оттащили его, уговаривая:

– Будет, будет, товарищ, он же дурачок, вам никак не пристало опускаться до него.

Водитель опустил сжимавшую прут руку, злобно выругался, вернулся к своей машине, открыл багажник, достал тряпку и принялся стирать потёк с крыши.

Шиюэ двинулся прочь, таща прут и подволакивая ногу.